В эпоху гражданской войны палачи-дашнаки сделали Татев своею штаб-квартирой и сбрасывали отсюда в пропасть захваченных ими в плен большевиков. Внизу, у места гибели коммунистов, воздвигнут памятник и сюда собираются сейчас колхозники, чтоб послушать районного агитатора…
После ночевки у разведенного костра спускаемся опять вниз по невероятной крутизне, уже переставшей пугать. На самом дне ущелья — минеральный источник, скапливающий свою теплую, пузырьками восходящую кверху воду в двух древних каменных ямах-цистернах, к которым вместо ступеней ведут простые камни. В 20-х годах крестьяне Татева ежедневно сбегали к нему со своей кручи, чтобы принять целебную ванну. Если б приложить сюда человеческий труд, провести фуникулер, взяв у самой речки для этого энергию, Татев мог бы стать горно-климатологической и туристско-альпинистской станцией в сочетании с бальнеологическим курортом.
В ущелье над бурным Воротаном — естественный мост, который по общекавказской традиции называется тут «чертовым». Собственно, и не мост это, а гигантский известковый нарост над рекой, под которым она совершенно исчезает, и только слышится ее заглушенное ворчанье в земле. Минеральные источники, всевозможные, так и бьют здесь из-под земли. Ветка, брошенная в них, через сутки становится красивой окаменелостью. Скалы вокруг изъедены и излеплены известью. Невольно твердишь про себя, под ритмический стук копыт, стихи зангезурского поэта Амо Сагияна, воспевшего в годы Великой Отечественной войны свой родной Воротан:
По холодку весело идут кони — и путник опять окунается в хаотический мир камня, раскрывающийся в свете утра с острой отчетливостью: нагромождения скал, оврагов, круч, горных обвалов, естественных акведуков и арок, кремневых, зеленоватых холмов, похожих на брошенный великаном и заплесневелый от времени Щит. Нельзя сразу понять ни плана, ни смысла в этих нагромождениях. Но тайна зангезурского хаоса имеет свою геологическую разгадку. Тектонику этой страны слагали не только внутренние катастрофы, а и внешняя игра стихий, деятельность воды. Вода обсосала и обнажила каменный остов гор, отмыв его от «мяса», вода размыла чудовищные зубья вокруг Гориса, проела и прогрызла дикие пропасти и ущелья Татева, накатала скалы, как шары и валуны, друг на дружку. Вся эта часть Зангезура была когда-то дном огромного морского бассейна. Море затягивало водой то, что не должно быть видимо, как дно чаши. Но море ушло — и беспорядок обнажился.
Нас начинают обгонять колхозники. Зангезурцы — рослый и статный народ, привыкший к стремени. У них репутация отличных вояк, оправданная ими в Великой Отечественной войне.
Они воевали в прошлом с арабами, с персами, с турками. Восставал народ против собственных князьков-помещиков («меликов») и духовенства, которое частенько бивал. Но не совсем обычна зангезурская манера драться, — она сохранялась до конца прошлого века. Естественным прибежищем для враждующих служили пещеры. Местами для уничтожения врагов — пропасти, обрывы. Над ущельями, прямо на проезжие тропы, глядят природные бастионы — сотни пещерных дыр. Туда прятались с оружием, оттуда метали копья, кидали камни, лили горячую жидкость. Хитроумный архитектор Татева повторил в своих тайниках и подземельях только то, к чему привык житель Зангезура в горных скалах и пещерах.
Первый по счету перевал от Кафана к Горису лежит у входа в лесное ущелье, делая около сорока зигзагов по зеленому склону гор. Второй перевал — уже над самым Горисом и напоминает Сурикап, только еще более страшный. Это естественный проход в каменной гряде, за которой спуск к центру Зангезура, городу Горису. Тяжелеет шаг лошади. Оводы искололи ваше лицо своими пронзающими неожиданными укусами. Внизу, у ваших ног, словно в глубокой воронке или на дне игрушечной короны, окруженной пиками острых гор, встает Горис, своеобразный, не похожий ни на какой другой город. С высокого карниза видна его планировка — ровные улицы с квадратным, открытым пространством в центре.
Двадцать лет назад «окраиной» его были пещеры в окружающих скалах. Там, словно пчелы в восковых сотах, копошились жители. Деревянные двери висели у входа в пещеру, из каменных дыр сверкал электрический свет, озаряя железную спинку кровати или накрытый стол, — в пещеры шли провода. Люди обжились там, свыклись со своим каменным жильем. Сейчас «соты» опустели, их обитатели переселились в город. Прекрасные темно-серые домики-коттеджи вытянулись вдоль улиц, большие жилые корпуса поднялись между ними, выросли новое здание больницы, банк, новая школа. В городе разбит парк. Горис получил 5 километров водопровода, — вода проведена из горной речки Акнер, за 15 километров от города. Весь народ вышел на эту стройку.
Еще недавно казалось, что хозяйственное назначение Гориса — это развитие плодоводства, животноводства, племенного коневодства — и только. Со всех концов гор на пустырь в центре города сгоняли колхозники молодняк. Пустырь превращался осенью в ристалище. Вот молодой паренек пробует себе по нраву коня. Он боком сидит на его спине, машет руками, гикает, и гладкий конь, отъевшись на кочевке, взвивается, как мячик, оставляя за собой пыльную ракету. Вот он кружит по пустырю раз-другой, потом бросает возле вас копыта — совсем как ловкие косточки в руках у игрока в «нарды», и косит красным глазом, шипя губою над деснами, — отличный конь, хоть сейчас на местный конный завод.
Трое толстяков торгуются возле блестящего, выхоленного, серого с белой подпушиной ослика, стоящего, свив задние ножки друг с дружкой и устремив на покупателей два кротких упрямых глаза, словно это он их выбирает, а не они его. Дальше — неописуемая толкотня и вонь, торговля овцами. Блея, трусят жирные стриженые бараны, нагулявшие себе такой курдюк, что хозяин тащит его за своим бараном обеими руками, едва переводя дух. А иной сообразительный зангезурен подвязал под жирный овечий зад тележку, и овцы везут на ней собственные курдюки…
Так было двадцать — двадцать пять лет назад. Но современный Горис изменился — это уже не сельскохозяйственный, а настоящий промышленный центр. Как в преддверии Зангезура, в Кафане, вас охватывает и здесь чувство встающей в республике индустриальной культуры, отодвигающей в прошлое впечатления сравнительно недавних лет. Картинка, нарисованная мною выше, кажется жителям Гориса почти легендой. Лицо сегодняшнего Гориса — это механический завод и трикотажная фабрика. Марка города — «Сделано в Горисе» — появилась на продукции общереспубликанского значения. И городское, рабочее выражение проступило сквозь прежние черты районного сельскохозяйственного центра.
Но, быть может, самым ярким показателем культурного и промышленного роста районного центра служит тот факт, что этот центр уже начинает удовлетворять возросшие потребности окружающих его колхозов. Каковы эти потребности у горисского колхозника? В прошлом бедняк, нынче колхозник артели «Авангард» Аргем Шалунц подсчитал трудодни своей семьи за истекший год, — ни много, ни мало — 2150. На каждый из них одного только зерна полагалось по 3,5 килограмма. И Артем Шалунц сидит над листом бумаги, записывает, что нужно купить в городе, а семья собралась вокруг, и каждый добавляет что-нибудь от себя: хороший зеркальный шкаф для одежды; три больших ковра на стены комнаты для гостей; никелированные кровати с пружинными матрацами для каждого члена семьи — чтобы культурно, спокойно спать, набираться сил для работы. Все это Шалунц закупит в своем районном центре, Горисе, и много другого — от шелковых чулок до радио и патефона, велосипеда и футбольного мяча. Не нужно ехать в столицу республики!
Колхозный праздник в Тэхе
Четыре дороги ведут из Гориса.
На юг — в Кафан; оттуда мы только что приехали, перевалив через тяжелый и высокий (до 3410 метров) Баргушатский хребет.
