– Напротив, девочка отличается, как мне кажется, самым цветущим здоровьем, – заметила Сусанна.
– У ней может, говорю тебе, развиться чахотка, и чахотка скоротечная. Она протянется год, много – полтора, но никак не больше.
– Марсьяк! – поглядела на него с укоризной Сусанна.
– Теперь ты поняла, конечно, почему я не хочу держать посторонних слуг?
Сусанна почти с ужасом глядела ему прямо в глаза.
– Что с тобой? – спросил он, как бы не понимая.
– Я боюсь… Мне страшно… – прошептала она.
– Что за глупости!
– Но ты рисуешь ужасное будущее, Марсьяк!
– А прошедшее? Ты его уже забыла, Сусанна? Если уж нам чего бояться, так это прошлого.
– В какую пропасть ты тащишь меня?
– Я иду к наживе, к богатству – вот и все. Семейство д'Анжель очень богато, несмотря на эту скромную обстановку. Обстановка временная, она вызвана известными обстоятельствами…
– Но какое мне до этого дело! – нетерпеливо пожала плечами Сусанна.
– Да разве ты не понимаешь, что я теперь единственный наследник, что все это громадное состояние попадет в мои руки? Брось, пожалуйста, свои неуместные страхи и опасения – все это тебе, право, не к лицу.
– Что ни говори, мне страшно… Страшно…
– Ну, на сегодня довольно, Сусанна! – махнул рукой Марсьяк. – Ты корчишь из себя невинную пансионерку. Можно подумать, что ты ни в чем не связана со мною, что ты едва только пробуешь вступить на скользкий путь… Повторяю тебе: вспомни прошлое, не забывай его, Сусанна! Не разыгрывай невинного младенца… не подражай моей сестрице, – прибавил он уже с улыбкой.
Омерзительна, гадка была эта наглая улыбка.
– Ты прав, – ответила после паузы Сусанна. – Наше прошлое толкает нас на новое преступление. Мы стоим уже на краю бездны – только бы она не поглотила нас.
Одного только не хотел и не мог сказать Марсьяк своей Сусанне, это того, что во всем этом страшном деле у него был свой, близкий интерес, гораздо важнее денежного.
XVII
Добродетель трепещет – порок торжествует
– Доминик, скажи молодому барину, что я хочу поговорить с ним.
Сын сам не шел к матери, и она уже решилась сделать первый шаг.
– Вы желали меня видеть, матушка? – почтительно спросил Марсьяк, входя в комнату баронессы.
– Да, друг мой. Ты здесь уже два дня, а я еще не успела поговорить с тобой, так как по какой-то непонятной случайности нам еще не пришлось быть наедине.
– Да ведь это оттого, что я еще не устроился, – ответил Марсьяк.
– Позволь тебе заметить, что после такой долгой разлуки с матерью можно бы уделить ей несколько часов… Неужели нам не о чем поговорить с тобой, Арман?
– Ах, я знаю, матушка, что покойный отец мой сделал все, что мог, для облегчения моей жалкой участи, – с живостью проговорил Марсьяк, – но… но вы никогда не писали об этом подробно, в письмах ваших я находил только намеки…
– Тем более, значит, мне нужно переговорить с тобой.
– Вы правы, матушка, и я, конечно, виноват, что заставляю вас напоминать себе об этом.
– Присядь вот тут, на место твоего покойного отца… Но тогда я могла его видеть, теперь…
И слепые глаза ее наполнились слезами.
– Не плачьте, – сухо остановил ее Марсьяк. – Мы теперь вместе и уже более никогда не разлучимся.
Он снизошел даже до того, что приложился к бледной, сухой руке баронессы. Марсьяк вошел бы и больше в свою новую роль нежного, любящего сына, но вид этой несчастной, слепой, безупречной, почти праведной женщины не позволял ему разнуздаться в юродстве, и комедия выходила не совсем удачной. Эти неподвижно устремленные на него глаза, казалось, читали в его сердце, и у него не хватало смелости увлекаться обманом, и удачное выполнение роли становилось все затруднительнее.
Не столько смелый, сколько нахальный при общении с равными и низшими, Марсьяк теперь окончательно терялся перед своей слепой жертвой. В глубине его сознания беспокойно копошился надоедливый червяк, которого он с радостью вырвал бы и затоптал, – это была пробудившаяся совесть.
Но Марсьяк не любил поддаваться кисельным нежностям, как он говорил, и сумел заглушить в себе этот слабый проблеск человеческого чувства. Спокойно и хладнокровно занял он опять указанное место, приготовляясь выслушать свою слепую собеседницу.
– Ты, конечно, не мог забыть последней сцены с отцом, – взволнованным голосом начала баронесса д'Анжель, – в тот страшный день, когда разразилось над тобой это ужасное обвинение? «Если ты виновен, – сказал тебе отец, – вот пистолет. Кончай скорее – мертвых не судят». «Я невинен, – ответил ты ему, – и я
