И затем, без крика, без стона, как мертвая, упала в кресло.
Марсьяк засуетился, стал звать на помощь. Сейчас же прибежали: Елена, Сусанна и Доминик.
Баронесса д'Анжель не умерла, с ней сделался только обморок.
Благодаря стараниям домашних, старушка пришла наконец в себя, но обморок ее был очень продолжителен, и немало выстрадала в этот долгий час бедненькая Елена. Когда больная была приведена в чувство, Доминик и Елена осыпали ее расспросами, но она не ответила им ни слова.
За ужином она ни до чего не дотронулась и опять ни с кем не сказала ни слова. Когда все стали расходиться и подошли к ней прощаться, она и тут не пошевелила губами.
На следующий день повторилось то же самое.
Тяжелое впечатление производила бедная баронесса на окружающих. Слепая, безмолвная, неподвижная, как статуя, она походила на мертвеца, не принятого землею. Углубленная в свои мрачные думы, она, казалось, не существовала более для мира, да и самый мир, казалось, погиб для нее.
Горько плакала бедная Лена. Сусанна ее утешала, как умела.
– О! Мама словно умерла! – качала головой девушка. Тут только объявил Марсьяк, что не отошлет Доминика.
Ловкий негодяй имел свои расчеты: преданный слуга был теперь нужен ему самому для его еженедельной переписки с Викарио.
Первое известие, пришедшее от испанца, очень ободрило и обрадовало Марсьяка. Ему сообщали шифрованным письмом, что раненый умер, подтверждая это известие статьей того журнала, в котором сотрудничал его приятель Медерик.
– Что произошло у тебя с баронессой? – спросила его Сусанна.
– Пустяки… Сын ее, как оказывается, был сослан на каторгу. Ей хотелось, чтобы я признал его невинным и принялся бы разыскивать настоящего злодея. Слуга покорный! Стану я тратить столько времени… Да и к тому же показываться, лезть на вид не имею ни малейшего желания. Ну, я и сказал ей, что он был виноват, что он понес заслуженное наказание.
– Но ведь ты же этого не знаешь? – с укором спросила Сусанна.
– Н-нет… Но сделать иначе было невозможно. Это, конечно, было ей не совсем приятно, но… тем лучше для нас: она умрет скорее и развяжет нам руки. Мы, во всяком случае, выиграли, а не проиграли.
– Значит, ты носишь теперь имя, принадлежащее каторжнику? – с ужасом поглядела на него Сусанна.
– Эка важность! Он богат, – цинично заметил ей Марсьяк.
– А-а, – как-то неопределенно протянула его подруга жизни.
Итак, по соображениям Марсьяка, все обстояло благополучно.
Фрике не входил, конечно, в его расчеты.
XVIII
Два Армана
Однажды утром у калитки раздался громкий звонок. Доминик поспешил отворять, рассуждая про себя, кто бы это мог быть.
У садовой ограды стоял прилично одетый молодой человек. Он вежливо поклонился и спросил:
– Могу ли я видеть самого хозяина дома?
– Право, не знаю… Дома ли барин… – замялся Доминик.
– Да вон он, выглядывает из-за приподнятой шторы в крайнем окне, – указал ему неизвестный.
– И все же я не могу сказать, пожелает ли господин мой принять вас, сударь.
– О! Меня-то он, конечно, примет, – уверенно продолжал тот.
– Позвольте узнать ваше имя?
– Не к чему.
– Но как же, сударь… – затруднился старый служитель.
– Доложите просто, что я пришел из переулка Гласьер, этого будет вполне достаточно.
Встревоженный Доминик пошел доложить о странном посетителе, оставив его у садовой решетки. Марсьяк струсил и кинулся к Сусанне.
– Слышала ты? – спросил он.
– Да.
– Как же быть?
– А ты не знаешь этого человека?
– Нет. Я видел его сейчас из окна.
– Каков он из себя?
– Мальчишка лет двадцати, не больше.
