должен жить для того, чтобы доказать свою невинность и смыть пятно позора!»
– Самоубийство было бы, действительно, только горьким подтверждением вины, – вздохнула она. – Ты говорил так горячо, так убедительно, что отец поверил… Поверил и простил. Но общественное мнение было против. Доказательства, улики были налицо – и тебя приговорили… приговорили…
Страшное слово не сходило с губ, и баронесса приостановилась.
Но слово это договорил тот, кто ее слушал.
– Приговорили к галерам, – подсказал Марсьяк.
– Барон д'Анжель – каторжник! О! Ничто на свете не сравнится с ударом, поразившим нас… Испытание было слишком жестоко. Несчастный отец твой был так поражен, так уничтожен, что был близок к самоубийству. Но он был добрым христианином, Арман, он был примерным отцом и мужем. Барон пожалел беспомощную малютку Лену, пожалел жену… Его помутившийся взор как бы спрашивал моего совета.
– Арман сказал, что он невинен, – попробовала я его успокоить.
– И простые слова эти, действительно, успокоили твоего бедного отца. Мы бросили Париж, бросили друзей и знакомых и бежали сюда, чтобы укрыться от позора и людской молвы… Пятнадцать лет не видели мы постороннего лица… Один Доминик был для нас поддержкой и утешением. Да, это редкий, преданный человек, и ты первый должен теперь дружески протянуть руку честному старику, так как ты нанес ему жестокую обиду. Ты должен дорожить таким человеком, а не выгонять его. На руках этого самого Доминика выросла твоя сестра. Хорошо, что она не знает, как опозорено, как замарано имя, которое она носит.
Надо во что бы то ни стало восстановить попранную честь, смыть позорное пятно. Над этим-то трудился и работал до последнего часа отец твой. Один в целом вражеском войске, с единственным жалким оружием в руке – твоим словом – с надеждой только на помощь Божию, отец твой был уже близок к достижению своей заветной цели, как внезапная смерть сразила все его надежды.
Не буду напоминать тебе ужасные подробности этого нового удара, я писала тебе о том, как он угас, писала в… в Кайенну. Немного времени спустя нас постигло новое несчастье… Но этот раз Господь направил уже прямо на меня свою карающую руку… Я вдруг ослепла… Это было, конечно, наказанием, заслуженной карой небесной, так как бывали минуты, что я изнемогала, дух ослабевал и в сердце закрадывалось неверие и сомнение…
Бог послал мне Лену, конечно, для того, чтобы облегчить мои страдания. Благодаря только этому ребенку могла я еще жить, Арман. Только благодаря Лене увидел ты опять свою мать – помни это! Но вернемся к твоему отцу.
Не знаю уже, благодаря каким стараниям или благодаря какой счастливой случайности, удалось барону достать кольцо, которое играло очень важную роль в твоем деле. Кольцу этому отец твой придавал большую цену.
В этом месте рассказа глаза внимательно слушавшего Марсьяка как-то странно блеснули.
– А это кольцо у вас? – спросил он.
– Постой, дай досказать, – строго остановила его баронесса. – Кольцо это, как говорил мне муж, может нам указать настоящего убийцу. По его мнению, ты был невинен и нес незаслуженное наказание. Кольцо это лежит в моей шкатулке. Вот ключ… Шкатулка стоит, должно быть, на маленьком бюро, в простенке, у окна… Лена всегда ставит ее там… Открой шкатулку, оно там. Ну, что же, нашел ты его, Арман?
– Ищу, ищу, матушка. До только тут какие-то бумаги…
– Да это же твои письма, оттуда…
– Но, кроме писем, тут лежат еще другие бумаги.
– А это все заметки, собранные твоим отцом по этому делу. Само же дело было у нашего адвоката, Баратена, старого друга твоего покойного отца. Этот несчастный старик найден недавно мертвым в своей квартире, на улице де ла Сурдьер.
– Ах, вот оно! – вскричал Марсьяк, открывая маленький футляр. – Какой славный изумруд и какие крупные бриллианты!
– Знакомо тебе это кольцо?
– Нет, – ответил он без запинки.
– Ты найдешь еще там маленькую заметку насчет этой вещи.
– Да… Но что же намерены вы делать с этим кольцом, как думаете повести это дело далее?
– Отцу твоему Бог не судил довести его до конца. Имя наше осталось опозоренным, обесчещенным; на тебе лежит теперь святая обязанность оправдать себя перед Богом и людьми, мой милый Арман, и ты, конечно, постараешься сделать это как можно скорее.
– Но это невозможно, матушка.
– Что ты сказал?
Что-то тоскливое, страдальческое прозвучало в этом вопросе.
Тогда Марсьяк, резко отчеканивая каждое слово, проговорил вполголоса, почти над самым ухом баронессы:
– Понимаете – отец ошибался… Он заблуждался до последней минуты… Он не мог смыть позора, он не мог восстановить честь нашего имени, потому что правосудие не ошиблось, я был виновен.
Глаза его, устремленные на баронессу, хищно ловили впечатление, произведенное таким неожиданным признанием. Он рассчитал верно: сюрприз произвел желанное действие.
Слепая баронесса разом поднялась с места, вытянувшаяся, бледная, как мраморное изваяние. Она произнесла одно, только одно слово, но и то произнесла не голосом, а едва шевелившимися, помертвелыми губами:
– Убийца!
