— Тут один вход для всех? А то я по вызову…
Выпустив в морозный воздух дружные клубочки пара, шпионы издевательски хохотнули.
— Здеся все по вызовам! — нажимая на последний слог, пояснил из-под маскировочной шапки- ушанки низенький, коренастый лазутчик. — Меня по строительству, на консультанцию, а ета женчина — товарный экспэрт…
Судя по количеству экспертов, дела в Штатах шли из рук вон.
— Вас фирма вызывает, или частное лицо? — строго спросила седая товароведша.
— От частников отбою нету, — доверительно сообщил строительный лазутчик, — прут как деникинцы с под Перекопа! А специлистам не протолкнуться.
— По частным приглашениям уже практически не пускают. Практически никого, — ядовито улыбнулась дама, — только зря время потеряете.
— Нет, я по противоракетной обороне, хочу боеголовку спихнуть.
— Всю страну разворовали, лес повывезли, нефть перекачали, — слезливо запричитал какой-то тощий, косоглазый субъект, — а теперь и до боеголовок добрались, гады. Мало им алмазных приисков…
Мысль про алмазы пришлась в резонанс и породила общий, невнятный, но выразительный стон.
— И зачем вам виза? Нацельте свою боеголовку на нужный адрес, да пускай летит самовывозом! — посоветовал диверсант, укутанный в облезлые бараньи меха.
Сказав, что подумаю, я занял очередь и отправился бить челом Голливуду.
Дядя Жора был из людей, без которых, как сказал поэт, заглохла б нива жизни — такой советский маугли, светоч природного разума, незамутненного ни воспитанием, ни образованием. А отличался от себе подобных невероятной, фантастической живучестью, той удивительной жизненной силой, которая раздвигает над стеблем асфальт и проламывает камни.
Уж чем только ни исхитрялась судьба садануть по облысевшему темени: и ключом, и пыльным мешком, и тяжелым тупым предметом — он все равно вставал, отряхивался, и возвращался в наш обомлевший дворик, с неизменной ухмылкой на обветшалой физиономии.
Судьба ужасалась, затихала на время, но потом опять брала его в оборот, словно устыдившись собственного бессилия. И снова отступала!
Получив очередную передышку после принятия нового УК, Голливуд устроился швейцаром в наикрутейшее московское казино, и завел знакомства в самых высоких сферах — любой вопрос мог решить.
Он и раньше пользовался авторитетом, этот странный, живущий вне времени и вопреки медицине тип, но когда дирекция справила ему бархатную, шитую золотом ливрею, народы пошли на поклон косяками. И немудрено, поскольку на фоне роскошных дядижориных аксельбантов блекли самые размалиновые клубные пиджаки.
Когда я появился, он лежал на продавленной раскладушке и что-то писал в шикарном министерском блокноте, сосредоточенно мусоля огрызок карандаша.
— Дядь Жор, — заскулил я с порога.
— А, Химик! Обожди, ща главку добью… — не поднимая глаз, буркнул он.
— Сереженька, — увлекла меня на кухню его наперсница и ангел-хранитель, Татьяна Алексеевна, — пойдемте, милый, я вас чайком угощу.
— Да я на минутку, по делу…
— Ничего-ничего, Сереженька, успеется, а я вас вареньицем вишневым побалую. Любите вишневое вареньице?
— Вишневое кто не любит? Не бывает такого человека!
— Вот и славно. А Георгий Петрович мемуары пишет, — полушепотом сообщила она, усаживая меня на колченогий стульчик.
— Неужели! — вежливо восхитился я.
На самом деле Голливуд начал писать мемуары лет десять назад, и об этом факте все были прекрасно осведомлены.
— Да, Сережа, сейчас как раз самое главное, — наливая кипяток из раритетного самовара в начищенную солдатскую кружку, она заговорила со значением, — сейчас самая кульминация, бунт в колонии строгого режима. Представляете, их усмиряли танками…
Татьяна Алексеевна была вдовой легендарного советского летчика, сгинувшего без следа в сталинских лагерях. По ней сохли все окрестные донжуаны, но, как гласит легенда, красавица блюла себя, и от ее раннего вдовства воздыхателям ничего не обломилось. Дядя Жора, после последней отсидки, поселился у нее на правах кухонного мужика, да так и остался на веки вечные.
Впрочем, никто не верил, что ему было позволено спать где-то, кроме раскладушки.
— Представляете, Сережа, танки против безоружных людей! — сухим кулачком она смахнула набежавшую слезинку. — А ведь там было много невиновных…
— Что же удивительного? Танк специально сконструирован для борьбы с безоружными и невиновными, а против вооруженных и виноватых он абсолютно неэффективен.
— Лексевна, что за дела?! — появился в дверях дядя Жора. — Что за беспредел творит этот, в натуре, Химик?!
— Что вы, что вы, Георгий Петрович! — заволновалась та, — Наоборот, Сереженька меня успокаивает. Я рассказывала ему про бунт, а он меня успокаивал…
Голливуд сменил гнев на милость:
— Ты не поверишь, Химик, че там в натуре вышло! — он сел возле окна, и потянулся к самовару, — Чифирнем, что ль, Лексевна?
Она беспомощно развела руками:
— Вы же чифирили недавно, Георгий Петрович, это же вредно для сердечной мышцы. И давление у вас скачет…
Но спорить с ним можно было только под прикрытием танковой брони.
— Нас извлеку-у-ут из под под обло-о-омков…, - пропел историограф, сыпанув в кружку пригоршню заварки и пригубив дымящийся напиток, — …и моло-да-ая не узнает…, - последовал звучный глоток, — … ка-а-акой у парня был канец.
Я усмехнулся, а Татьяна Алексеевна смутилась.
Взбодрившись чифиром, дядя Жора раскрыл свой замечательный блокнот, и принялся перечитывать вслух только что написанный текст.
Действие разворачивалось в захваченном зэками бараке, причем персонажей в этой части повествования было только двое: взбунтовавшаяся толпа, и некий Юрок, который ею верховодил. Толпа обращалась к Юрку с вопросами, а тот, демонстрируя блестящие способности, находил выходы из самых безнадежных ситуаций.
Читал Голливуд звучно, с выражением, сопровождая прямую речь зловещими драматическими паузами:
— Сдавайтесь, гады, — передали на зону суки ментовские, — не то всех положим без разбору. Бараки возьмем штурмом, а вам пришьем попытку к бегству!
— Юрок, что делать? — спросила толпа.
Юрок задумался.
— Так, — наконец сказал он, — запираем окна и двери, разбираем печь. Если кто-то попытается к нам проникнуть, будем бить их этими кирпичами прямо по головам!
— Юрок, ты — гений! - радостно сказала толпа и радостно побежала ломать печку…
— Употреблять слово два раза подряд не литературно, — сказал я, когда дядя Жора закончил чтение. — Например, пусть толпа воскликнет радостно, а печку побежит ломать, например, водушевленно.
— Водушевленно зеки бегают только на дальняк! — возразил писатель, сделав пометку в блокноте. —
