в шезлонге, возле фонтана, под собственной скульптурой. В веселенькой ситцевой пижаме, с сигарой в зубах, и ласкающейся Хунхузой на коленях. Вдали, в углу, почти за кадром, маячит Веник, почему-то чернокожий, в сомбреро, но с неизменной пиратской бутылкой. Короче, дурдом полный. Представляю себя суперменом в другом измерении, а в нашем плетусь как лунатик, механически переставляя ноги, в абсолютной прострации. И на автопилоте прихожу во двор, прямо под окошко дяди Жоры. Он-то и вывел меня из опасного трансцендентального состояния.
— Химик!!! Химик!!! — заорал Голливуд в форточку — Ну как?! Едешь?!
— Еду…, - я задрал голову, одновременно пытаясь поклониться — очень сложное телодвижение, между прочим, — еду…, спасиб, дядь Жор.
— А ну — зайдить! — рявкнул он.
Предчувствуя недоброе, я подходил к знакомой двери на полусогнутых.
— Ну? Когда рэйс?
Голливуд собирался на работу: стоял в прихожей, в роскошном облачении наполеоновского гренадера, с кружкой чифиря в руке и смятой в гармошку «беломориной» в уголке рта, а Алексеевна старательно прилаживала ему на лысину парик и треуголку.
— Тридцать первого, 'Люфт Ганзой', через Франкфурт! — кратко отрапортовал я.
— Рвану-ка и я с тобой…, - задумчиво сказал гренадер, — а то ведь пропадешь там один, едрена канарейка!
— Юрок, ты — гений! — я едва успел подхватить падающее тело женщины.
Отечество наше славится не только дорогами и мыслителями, но еще и блатниками, поэтому паспорт с визой Голливуд получил на день раньше меня. Несмотря, что мне ЦРУ делало, а ему — задрипаный коломенский «горсанэпидемнадзор».
Мы с Алексеевной до последнего надеялись, что его завернут, но, невзирая на судимости, возраст и отсутствие социального положения, кандидатура дяди Жоры прошла на «ура»! После чего я дал зарок не удивляться, даже если в США его почетный караул на ковровой дорожкой встретит. Все-таки блат — понятие интернациональное.
Единственное мое преимущество было в том, что летел первым классом, тогда как Голливуду достался «эконом». Хотя, он не комплексовал, а заявил, что ему по барабану — хоть в багажнике.
Лукавил, конечно. Только взлетели, он приперся ко мне, до смерти напугав стюардессу мрачной, решительной физиономией.
Та подумала, он идет самолет захватывать и инстинктивно загородилась тележкой. Да что стюардесса — в первый момент даже я струхнул.
— Египтяны-то, оказывается, позорные волки и рожи беспредельные! — заявил Голливуд, плюхнувшись рядом. — Слышь, Химик! В натуре.
Заметив у него под мышкой 'Сказки народов мира', я успокоился и подал знак стюардессе.
— С чего это вдруг, дядь Жор?
— Да не вдруг, а всю дорогу! — ожесточился Голливуд. — Ты про Осириса читал, что с ним те мразята сотворили?
— Осириса? Ну, он умер, а потом воскрес, — ответил я, не испытывая особенной уверенности. На самом деле до Осириса я еще не добрался, на Бастет увяз.
— Воскрес! — передразнил меня Голливуд. — Как же, воскреснешь тут… расчленили его, а куски раскидали по всему Верхнему и Нижнему Египету. И кто ты думаешь эту корку отмочил?
— Кто?
— Его же единоутробный братец Сет, бычара, пехота долбаная, отморозок фараонский. На мокрое пошел, да еще с отягчающими: по предварительному сговору, группой лиц, из корыстных побуждений, — он начал загибать татуированные пальцы, — вдобавок, в состоянии алкогольного опьянения. А Осирису невдомек! Приходит к ним как людям, говорит, мол, братва, какие дела, есть ли жалобы на режим содержания, хавчик там, курево. В натуре интересуется, как его младший братишка, живоглот, поживает. Прикинь! Осирис с душой, а те, фраерки гнилые, гробик ему, по тихому, состругали и сидят, гривами кивают: братан, все пучком, базара нету! Сет и эти трое, шакалюги, как их… Амфибис…
Подгадав паузу, стюардесса прикатила тележку и, гостеприимно улыбаясь, предложила закуски
Я накинулся на еду, а дядя Жора, избалованный роскошной кухней казино, подцепил кончиком ножа икринку и продолжил:
— Замочили, гады, по предварительному сговору, группой лиц! Уложили голубчика во гробик и пустили по реченьке Нилу, куда глаза глядят.
— Кто этот джентльмен? — по-английски спросила стюардесса. — Ваш служащий?
С тоской посмотрев на коньяк, я сказал:
— Известный ученый-египтолог. Провел в раскопках около пятнадцати лет, и немного одичал за это время, подзабыл английский. В знак восхищения та приподняла брови и спросила, что он будет пить. — Химик, спроси, чифирку она сможет организовать? — озаботился дядя Жора. — У меня в кейсе, в заначке, двадцать пачек «Цейлонского», высшего сорта.
— Уже спрашивал, — нагло соврал я. — Она говорит, командир запретил чифирить до конца полета. Говорит, были случаи, когда пассажиры, чифирнув, выскакивали через аварийные люки.
— Это если с непривычки, а когда втянешься по-человечьи — что ж скакать…, - грустно вздохнул дядя Жора и татуированными пальцами вытащил из недр заливного утонувшую маслину.
Стюардесса вцепилась в тележку так, будто самолет внезапно сорвался в штопор.
На самом деле Голливуд не был настоящим мафиози, но имел послужной список, которому мог позавидовать иной вор в законе, и лично знал всю преступную элиту. При этом, держался особняком, ни в какие махинации не лез — исповедовал принципы, составлявшие определенную философию воровства. По Голливуду, красть следовало не у частных лиц, а исключительно у государства, которое само являлось вором, обдирающим граждан словно волк овечек.
Как следствие, перед нашим отъездом во двор стали наведываться подозрительного вида субъекты. Одни предлагали переправить в США технические алмазы, другие — соли редкоземельных элементов, а самый продвинутый деятель намеревался сбыть оружейный плутоний.
Дошло до скандала: диалектика диалектикой, а в тюрьму мне садиться не хотелось. Вняв, дядя Жора отказался от контрабанды в пользу мошенничества, и затеял совместное предприятие с женским парикмахером из одного престижного салона. В моду как раз начали входить татуировки, а Голливуд в этом жанре впереди планеты всей.
Расписан дядя Жора дивно, под хохлому, и нырни он в заливное вилкой — стюардесса только позавидовала бы выдрючистому узору. А так полный конфуз, и искуственное дыхание.
Однако, злосчастная маслина не только ей — всем нам вышла боком! Насладившись вкусом, Голливуд посидел минут несколько, как бы прислушиваясь к ощущениям, а затем скрючился и, обронив книгу, стремительно ринулся в туалет. Будто касторки принял.
Мне-то невдомек: плечами пожал, поднял упавший манускрипт и принялся про Осириса дочитывать. Хотя, внезапная желудочно-кишечная паника должна была бы насторожить — не первый день дядю Жору знаю. Не насторожился вовремя, поэтому вскоре получил сюрприз: Голливуд возвращается, и, преисполнившись скорби, заявляет, что в Америку нам дорога заказана. Обратно в Россию тоже. Навсегда. Оказывается, он перед отъездом контрабандных изумрудов наглотался, без малого на миллион долларов.
Тут следует печальная немая сцена, под названием 'Прощание Герасима с Муму'
— Ты хоть плутоний-то не вез? — спрашиваю. Почти без надежды.
— А хоть бы и вез! — отвечает с вызовом. — Я же не виноват, что здесь параша автоматическая: чавк, и засосала.
После этих слов мне осталось только, как выражаются народные сказители, закручиниться.
А Голливуд посмотрел с хитриной, и говорит:
— Не журысь, Химик, самолет-то не прямой, а с пересадкой! В неметчине выйдем, попросим политического убежища. Осядем, торговлишку откроем, Лексевну с Москвы выпишем, а время придет, я еще изумрудами снесусь. Заживем, едрена шишка!
