— Вы не кричите, а помогите ребенку, — сказала я по возможности спокойным тоном. — Ведь ее сестра не должна ехать в Германию. На ее иждивении дети.
— А у меня нет ничего общего с Подольской управой. Не мы же ее схватили, не на Куреневке же. Мы вот сегодня сделаем облаву.
Затем Веник напустился на меня:
— Зачем ведете их сюда? Знайте свое дело, возитесь лучше с мертвыми!
У меня перехватило дыхание. Хотела резко ответить и не нашла слов. Но разве такого гада словом проймешь?
В моей руке дрожала рука ребенка. Ушли в бюро и снова уселись там на диване.
Оля внимательно смотрит на меня и ждет, что я скажу, что посоветую. А я думаю, какой бы найти выход. Поразмыслив, говорю Оле:
— Сейчас же иди в Подольскую управу. Метрики с тобой? (Оля утвердительно кивает головой и показывает за пазуху.) Вот напишу тебе заявление, дам записку к одной тете, которая там работает. Не плачь, сестра вернется. В крайнем случае сбежит. Вас троих не оставят на произвол судьбы. Но что бы ни случилось, Оля, обязательно приди ко мне. Ладно?
Девочка утвердительно кивает головой и уходит, оглядываясь на меня. Хоть бы удалось помочь бедняжке!
Если Дашу все же угонят в райх, дети, конечно, найдут приют, приемных родителей. Но она все же сбежит. Жизнью рискнет, но сбежит, голос родной крови окажется сильнее неволи. Так успокаиваю я себя, а все же не перестаю думать о незнакомой мне Даше.
Третий час. Зарегистрировала три смерти, двенадцать оправок принесла заведующая инвалидным домом. Но дубликаты выписать не могу: устала.
До конца работы полтора часа. Буду читать. Дочитываю «Взятие Каджетской крепости и избавление Нестан Дареджан» — главу поэмы Шота Руставели. Сердцу моему дороги Тариэль, Автандил, Придон. А какова сцена встречи Тариэля с Нестан!
Враг не тронул их доспехов и увечий не нанес, Львам они подобны были, а враги их — стаду коз…
Стук в дверь заставил отвести глаза от книги.
— Можно?
— А почему бы нет?
В комнату несмело, неуверенно заходят три девушки. Остановились возле стола и совсем, кажется, растерялись. Смотрю на них, они — на меня.
«Если по брачному делу, то где же тогда женихи?» — подумала я и не удержалась от улыбки. Снова посмотрела на каждую из девушек. Им явно не по себе, и я испытываю тягостное чувство неловкости. Надо прервать затянувшуюся паузу.
— Чем могу служить?
Тут заговорили все трое, перебивая друг друга:
— Спасите! Кто же, кроме вас, может нам сейчас помочь? Завтра уже будет поздно.
— Ваш муж был моим учителем в вечерней школе…
— А я вас знаю по Пуще…
— А вы же моя соседка.
Робость девушек постепенно исчезла. Теперь они полны оживления.
— Садитесь и рассказывайте…
Уселись на диване рядышком. Глаза заблестели надеждой, щеки от волнения раскраснелись.
Начала Галя Середницкая:
— Если вы нас сейчас не обвенчаете, мы пропали. Послезавтра надо показать броню или выехать в Германию.
— А где же ваши женихи?
— Нет женихов, в том-то и дело.
— А что же есть?
— Паспорта. Смеемся все вместе.
Галя говорит, а у тех двух — веселые чертики в глазах. «Женихи»! — товарищи по школе. Венчаться еще не собираются, молоды, но великодушно разрешили, если уж так нужно, считать их женихами и дали свои паспорта. К тому же отметка о вступлении в брак и им пригодится: за женатых хотя и возьмутся, но не в первую очередь. Хлопцы эти работают до сумерек, возвращаются поздно, и прийти в загс никак не могут.
— Они знают вас и очень-очень просили помочь нам. Мы приходили в субботу, но вы были не одни в загсе. Хотели домой к вам зайти, но как-то постеснялись. Сегодня вот рискнули.
— А если сегодня дадите свидетельства о браке, завтра утром у нас уже будет броня…
— Вы не откажете нам, не можете отказать, не должны… — говорили, волнуясь, девчата.
— Показывайте паспорта «женихов»! — предлагаю приподнятым тоном.
На столе передо мной появились три «паспорта» — оккупационные справки. Раскрываю их и по фотографиям узнаю двух своих учеников. Третьего не знаю.
— Садитесь и молчите. Буду венчать. Но сначала скажите, как вас записывать. По всем правилам, на случай возможной совместной жизни, или только для брони?
— Для брони, только для брони. Наши родители знают об этом и слезно умоляют сделать именно так.
— Добро, — говорю я решительно и наказываю: — Свидетелем будет ваша порядочность, а скрепят все молчание и мои печати. Запомнили?
— Запомнили, навеки запомнили.
— Этого не нужно. Запомните на время оккупации.
— Хорошо: на время оккупации, свидетелем — наша порядочность, а скрепляют все молчание и печати, — хором повторяют «невесты», не спуская с меня глаз.
— Раз вам нужны лишь метрики и печати в паспортах, записи в книге делать не буду. Или сделать? — проверяю их еще раз.
— Нет. Ни хлопцам, ни нам это не нужно, а для вас лишняя писанина будет, — отвечает за всех Галя.
Беру нужные метрики из запасных, которые целиком мне принадлежат, и оформляю документы. Девчата притихли, ждут. Вот уже проштампованы паспорта. Теперь к ним лишь справку с места работы «мужей» — и броня, можно считать, в кармане.
Девчата бросаются ко мне, обнимают и целуют. Я с трудом успокаиваю их. На прощание говорю:
— Если я вам еще раз понадоблюсь — заходите. Задумаете спасти кого-либо таким же способом — приведите. Условия знаете.
Они переглянулись, и я поняла: есть кто-то на примете. Что же, хорошо!
Ушли. Но вскоре вернулась Галя.
— Забыли что?
— Нет. — Она покраснела, смутилась, а затем торопливо промолвила: — С нами были наши мамы, ждали около ворот. И они очень просят вас взять вот это для детей. Вместо каравая.
— Что это?
— Немножко печенья. Мама моя испекла. Детишкам вашим будет радость. Верьте, это от всей души.
И смотрит на меня так, что отказаться невозможно.
Отдав пакет, Галя убежала, пообещав навестить меня.
Держу в руках печенье. Представляю себе глаза Маринки, Юрика и Василька, когда увидят это добро.
Домой идем с Зиной. Надо спешить на огород, а то сорняки уже гудят, как говорит мама.
Гаснет день. Завтрашний положит начало второму году войны. Но в каждом начале должен быть конец — это же диалектика. Далеко ли до него?
