противная жидкость, ею легко вызвать рвоту, когда нужно очистить желудок. Мама посетовала, что и сегодня не получим кусочка хлеба. Пора уже давать на восьмой талон, а они еще и на пятый не дали, чтоб им дышать не давало! Напомнила мне: «Не задерживайся, надо кончать прополку». А потом знакомое:
— И что сегодня варить? Пшена не достала, разогнали базар, а из-под полы — сто рублей за стакан перловки. Пожалуй, борщ сварю. Десяток картофелин перехватила за тридцатку. Еще хорошо, что знакомая женщина попалась.
Мама ушла. Передохнув малость, я снова уселась за дубликаты.
24 июля
— Когда, вернувшись с работы, пообедала, то бишь съела мисочку баланды и несколько пригоршен вишни, мама, многозначительно посмотрев на меня, сказала:
— Иди в сад.
Повторять ей не пришлось. В саду под грушей, за кустами георгинов, разлегся и спал богатырским сном Андрей! Загорелый, сильный, в рабочем потертом костюме. Спал крепко, видимо утомленный. И почему он не снял очки? Вот я ему скажу.
Смотрю и не дышу. Будить жалко. Так хочется услышать его голос, поговорить, но сдерживаю себя. Пускай спит. Еще наговоримся. Ведь он здесь, рядом.
Андрей! Свой, родной, особенно дорогой именно сейчас. Близкий, как собственная совесть. Что он принес? Что расскажет? Может, что-нибудь неожиданное, ошеломляюще радостное? Мысль, что вот так же может лежать здесь Михайло, обжигает меня. Сажусь на скамью.
Мальчики тихо (приказ бабушки!) играют возле вишни. Юрик несет мне в тюбетейке вишни и шепчет: «А дядя спит и спит…» Василек зовет брата к себе. Дети с завистью следят за воробьями, которые летят куда хотят и клюют самые спелые вишни. Хлопчикам туда не взобраться.
Пошла в комнату и взяла книгу. Но не читается. Возникает образ Михаила, почти реальный. Смотрю в глаза, ловлю усмешку и мучаюсь желанием видеть, ощущать хотя бы одно мгновение его дыхание, слышать его голос. Прибегаю к единственному способу избавиться от наваждения — перевожу мысль на другое. Гоню прочь мечту. Еще рано терзать себя ею.
На цыпочках подхожу к Андрею. Он спит еще плаще. Мама устроила ему в кустах настоящую постель — с подушкой, простыней для защиты от мух. Андрей смял, сбил во сне простыню, и она оказалась у него на шее. Как беспомощен и кроток спящий человек! Словно ребенок. Наклоняюсь, чтобы прогнать большую рыжую мурашку, которая ползет по высокому загорелому лбу Андрея, но она быстро исчезает в его густой черной шевелюре. Хочется засмеяться, по-детски стукнуть, подшутить над этим сонным добродушным медведем, но совесть протестует, и я тихо удаляюсь в другой конец сада.
Андрей вошел в комнату через добрых два часа, умытый, свежий. Поздоровался и сказал:
— Буду на Куреневке три дня. Не спеши все сразу выкладывать, а то еще что-нибудь важное упустишь.
28 июля
Андрей был доволен тем, что мы смогли, успели сделать. Он очень обрадовался, когда я рассказала, что Борис собрал радиоприемник и теперь принимает радиопередачи из Москвы. Не обошлось, конечно, без наставления: «Осторожность и еще раз осторожность! Если немцы обнаружат радиоприемник, погибнет много людей». Андрей рассказал о таком случае в одном из районов: гестаповцы, напав на след радио, какое-то время делали вид, что ничего не знают, а затем арестовали пятьдесят человек и расстреляли их при народе. Вместе со взрослыми погибло несколько детей, школьников.
Я его успокоила: радиопередачи слушает один Борис. От него я получаю записи самого важного — сообщений Совинформбюро. О приемнике известно лишь мне да жене Бориса.
Подумали с Андреем над тем, что можно сделать во время очередной перерегистрации населения, которая надвигается, и как в дальнейшем использовать наличные силы. Он уверен, что подполья в нашем районе нет. Здесь не предпримешь настоящих партизанских действий, так как весь район у гестапо словно на ладони. Поэтому следует действовать самостоятельно, всячески способствуя неудержимому народному сопротивлению.
Сегодня Андрей ушел к Федору, у которого работает связным. Мне он сказал по секрету, что Федор недавно перебазировался в другой район, подальше от Киева.
— Теперь ты подвергаешься меньшему риску, так как я буду появляться на Куреневке еще реже, — сказал Андрей на прощание.
Я не без гордости ответила:
— Первый страх — за себя и за семью — я давно пережила. Теперь — ничего не боюсь.
Рассказала ему, как мама реагирует на возможность ареста учителей:
— Если идет дело к жизни, то выживем, а если к смерти — гуртом легче будет помирать!
Мать нравится Андрею всем: и энергией своей, и веселым нравом, который сумела сохранить до преклонных лет. Мне он внушал:
— Ты у меня сметливая, не робкая. Будь только поосторожнее, чтобы шло «к жизни» и тебе и всем, кто с тобой связан.
Заметив мою улыбку по поводу выражения «ты у меня», спохватился и немного смутился.
Сейчас снова хочется увидеть его и побеседовать о будущих встречах со своими, о Первом мая, Октябрьском празднике.
Ох, должна засесть за дубликаты, а мне не до них. Давай-ка закончу эту работу дома и встану завтра на заре. Сейчас меня тянет к людям, к тем, с кем познакомили меня Борис, Зина, Николай Дмитриевич, Пелагея Дмитриевна.
6 августа
Наступили дни регистрации населения с целью отбора для отправки в Германию наиболее подходящих «роботов» из числа тех, кто нигде не работает. Они должны заменить немцев, призванных в армию с военных заводов и из сельского хозяйства.
В управе шумно: проклятия, слезы, протесты. Напускная покорность и открытое сопротивление, всевозможные уловки для того, чтобы противостоять грозным приказам, которых никто уже не боится.
На регистрацию люди не спешат. Комиссии, работающей в отделе труда, приходится пока что учитывать «забронированных» — имеющих детей, больных, инвалидов. Эти ехать не должны.
На улице — юный, солнечный, сверкающий красками день. А комиссии, судя по всему, невесело. Веник еще больше поседел и побелел от злости, его делопроизводитель, женщина с каменным лицом, спокойно скучает. Немец, член комиссии, скалят зубы молодым женщинам, которые подходят с метриками. Представитель Подольской управы перешептывается с председателем о предстоящем обеде для комиссии. Председатель озабочен: где достать бутылку приличного вина для «дорогого гостя»?
На траве клюют носом два полицая. Их обязанность — сопровождать мобилизованного домой, чтобы он мог взять одежду, а затем отвести его в полицию, откуда уже одна дорога.
Штампами, один из которых удостоверяет «освобожден биржею труда», распоряжается Зина. То, чего она добивалась, сбылось. Сегодня утром, смеясь, шепнула мне: «„Паны“ не ошиблись: поручили печать тому, кому нужно». Ее место — за отдельным столиком, у входа на веранду. То, что Зина комсомолка и скрывает это, уклонившись от регистрации, знаю тут только я.
В бюро у меня немало посетителей. Вполне понятно: записи о рождениях и усыновлениях нужно
