делать сейчас без промедления.
Нюся сидит в комиссии по отбору возле самого «черта» — немца и на глазах у всех делает вещи, достойные удивления. Сама же внешне спокойна, сосредоточенна, старательна и аккуратна. С Нюсей у Зины тайная связь с помощью условных пометок карандашом на кончике регистрационной карточки. Пометка означает: «Ставь штамп об освобождении от мобилизации…»
Председатель комиссии Веник вызвал меня и спросил:
— Имеют ли юридическую силу ваши временные справки об усыновлении?
— Конечно. Это вполне законный временный документ, который надлежит в соответствующий срок обменять на постоянный, — ответила я официальным языком. Ответила уверенно, твердо, но почувствовала, как на какое-то мгновение сердце затрепетало. На одно только мгновение.
10 августа
Проснулась от кошмарного сна — век бы не видеть такого. Пес приволок во двор голову с густой черной шевелюрой. Это — из Бабьего Яра, подумала, не иначе.
Испачканная почерневшей кровью и землей, с закрытыми глазами, голова страшна. Видится мне: открываются и гневно горят глаза, раскрываются уста и произносят голосом, леденящим кровь в жилах: «Ожить, хочу ожить! Бить их, палачей, гнать, уничтожать…» Встаю, зажигаю коптилку, но из угла по- прежнему глядят страшные глаза.
Чтобы избавиться от кошмара, одеваюсь, беру ручку и сажусь к столу. Который час? Должно быть, за полночь. До рассвета еще далеко. За окном густой мрак. Припоминается вчерашний рассказ женщины, приходившей в загс с тремя детьми:
— Одних детей хоть дома не оставляй. Вот этот — малышка, ему всего два годика — многого еще не понимает. Как-то прихожу и вижу: наша собака Зевс играет мертвой головой, а он спокойненько сидит рядышком. А Таиску водой отливала, так она испугалась. Ей уже седьмой.
Таиска сидела в бюро на диване, а малышка что-то мудровал возле дверей, радуясь, что твердо стоит на собственных ногах. Девочка бледна до прозрачности, личико у нее какое-то недетское, задумчивое.
На руках у матери грудной младенец.
Зарегистрировать его рождение она пришла с опозданием больше чем на шесть месяцев, и нужно было взять с нее штраф. Да и занести в книгу запись о рождении можно лишь с особого разрешения городской управы. Женщина начала просить, чтобы я это сделала без хлопот для нее. Я предложила исправить в справке врача дату рождения мальчика. Это легко было сделать, так как месяц рождения был обозначен не прописью, а римской цифрой. Она, смеясь, согласилась: «Моложе будет! Сделайте, сделайте так, а то, пока соберусь в город, пройдет еще полгода!» Говорю ей: «Ведь все равно придется когда-нибудь менять метрику на настоящую, на нашу. Тогда и скажете точную дату рождения».
Эта реплика вызвала женщину на откровенность. Она рассказала кое-что о себе.
— Без мужа я бы не могла жить около этого Яра. К счастью, наш отец не погиб в плену, хоть и вернулся из Дарницкого лагеря, из кошар мясокомбината, еле живой. Это я вырвала его оттуда в декабре.
Получив нужные сведения об отце ребенка, я продолжала делать запись о рождении, а женщина шепотом, чтобы не услышала Таиска, продолжала:
— Каждую ночь убивают и убивают, даже не успевают как следует засыпать трупы. Голодные, одичавшие собаки рвут тела и едят мертвечину. Как-то Зевс приволок на наш двор человеческую руку. Муж вовремя это заметил и закопал руку. А собаку пришлось посадить на цепь, чтобы вовсе не одичала и не взбесилась.
Что-то вспомнив, женщина добавила:
— А вот недавно полицаи начали истреблять бездомных собак, которые отовсюду сбегаются сюда, в яры.
Тут мальчик, выйдя за дверь загса, побрел по коридору. Мать, прервав разговор, пошла за ним, а я положила ручку: у меня похолодели руки. Вернувшись с малышом, она посадила его около молчаливой Таиски, но мальчик снова пошел к двери и начал играть защелкой. Успокоившись, я писала метрику, а она, наклонившись поближе ко мне, доверчиво сказала:
— А мы с мужем помогли одному человеку спастись от гибели в этих ярах. Да.
Я оторвалась от бумаг. О, это интересно!
— Как-то в конце января, не помню, какого числа, ночью слышим: кто-то стонет под нашей дверью и царапает ее, как кошка. А тогда с вечера бушевала метель. Муж вышел, затем позвал меня: под дверью лежал раненый матрос. В ту ночь, как только смерклось, из автоматов уложили в яру немало людей. На двух грузовиках привезли их — вот и считайте. А этот вырвался оттуда, недобитый, из-под мертвых тел и как-то добрался до нашего дома. Что мы тогда пережили! До утра глаз не сомкнули, возились с ним, рану перевязывали. Да и как иначе! Муж мой сам недавно едва оттуда вырвался. Тяжело жить у этих яров.
Вздохнув, она умолкла. Я нетерпеливо спросила:
— А где сейчас спасенный?
— Слава богу, выздоровел. Какое-то время жил у нас как родственник. Мы пустили слух, что он вместе с мужем возвратился из плена. Во время первой переписи один знакомый моего мужа помог этому матросу — Кузьмин его фамилия — получить паспорт. Мы его прописали, и Кузьмин вскоре ушел из Киева.
Метрика была давно готова, дубликаты написаны. После некоторой паузы женщина добавила:
— Январь выдался какой-то особенный. Перед этим муж вырвался из плена, в ту памятную ночь прибился к нам Кузьмин. Не до регистрации было!
Мальчик, осмелев, подошел ко мне и попросился на руки. Мать улыбнулась, когда я начала с ним играть, а затем, когда кто-то зашел в загс, забрала детей и начала прощаться. Я молча и крепко пожала ей руку. Возле двери она оглянулась, и взгляд ее выразительно оказал: «Я вам доверяю. Вот не знаю почему, но доверяю».
…Бабий Яр. Длинные, глубокие, извилистые яры, где когда-то на Ивана Купалу и на зеленый праздник троицы женщины жали серпами высокую траву. Теперь это яры смерти, могилы для бесчисленных жертв.
За окном сереет. При свете зари видны кусты душистого табака, посаженного мамой, чтобы всегда напоминали о сыне. Кусты эти на редкость пышные. Мама говорит, что это хороший признак: живой, значит, Гриць, воюет.
Прилечь досыпать не придется: к восьми часам утра вызывают в городскую управу. Председатель городской управы Форостовский созывает совещание заведующих бюро метрик всех районов Киева. Что-то он нам скажет?
11 августа
Когда я пришла в городскую управу, там в приемной сидели трое заведующих. Поздоровавшись, села и я. В коридоре тихо и уныло, служащие ступают по коврам на цыпочках. Они вытягивают шеи, словно потревоженные гуси, и внимательно прислушиваются. К чему?
Но вот вышел личный секретарь председателя:
— Господа, пройдите в зал. Господин председатель сейчас выйдет.
«Господа», втянув головы в плечи, тихонько последовали за ним в зал. Я задела стул в одном из последних рядов, и стук их растревожил. Головы заведующих повернулись в мою сторону с немым осуждением. А мне так хотелось засмеяться и нарочно стукнуть еще разик!
Сели. Мужчины (если их еще можно так называть) — справа, а мы, три женщины, слева. Тишина в
