ему звания старшего офицера как своих ушей. Кроме собственных невзгод ему не давали покоя злоключения одного из сыновей. Йэн искалечил себе жизнь. В шестом классе он бросил школу, ушел из дома, стал усердно упражняться в курении марихуаны, схлопотал несколько лет условно, и в конце концов его застукали на таможне в Дувре с грузом кокаина.
— Черта лысого меня теперь повысят, — пригорюнился Флинт, когда сыну припаяли пять лет тюрьмы. В довершение всех бед миссис Флинт свалила вину за преступные наклонности сынка на своего супруга и что ни день ела его поедом:
— Если бы ты поменьше забивал голову работой, поменьше выслуживался да побольше думал о сыне, он бы не угодил за решетку. Так нет же. У тебя одно на уме: «Так точно», «Никак нет» и «Будет сделано». Чуть не каждую ночь — на дежурство. Даже в выходные на работе пропадаешь. А Йэном ты хоть сколько- нибудь занимался? Куда там! Хоть бы раз о чем путном с ним поговорил. Только и разговоров, что про преступления да про уголовников. Все работа, работа, а семья побоку. В каждой бочке затычка.
Впервые в жизни Флинт прислушался к словам жены. Прислушался — но не больше. Все равно, правда за ним. А как же иначе: полицейский — и вдруг не прав. Что же он за полицейский после этого? А Флинт полицейский что надо. И служба у него на первом месте.
— Поговори еще, — огрызнулся Флинт. Великодушное разрешение. Если бы не разговоры, круг занятий миссис Флинт был бы крайне ограничен: пробежать по магазинам, постирать, прибраться в доме, попричитать по Йэну, покормить кошку с собакой — и, конечно же, всячески заботиться о муже. — Не будь семьи, стал бы я на работе корячиться. А то — машину купи, дом купи, ублюдка этого свози в Коста…
— Сам ублюдок! — В сердцах миссис Флинт бросила утюг и прожгла рубашку мужа.
— Да-да, ублюдок. И остальные тоже раздолбай порядочные.
— Эх ты, отец называется! Да ты в жизни для детей ничего не сделал. Только меня трахал, чтобы их произвести. Пока совсем не затрахал.
Тут Флинт срывался с места и возвращался на работу. В голову лезли мрачные мысли. Хуже нет, когда баба от рук отбилась. А уж как будут потешаться над ним во всех окрестных участках! Шутка ли: полицейский вырастил преступника, торговца наркотиками и теперь бегает к нему на свидания в бедфордскую тюрьму…
Всякий раз от таких мыслей в душе Флинта вскипала злость на этого проходимца Генри Уилта. Злость росла с каждым днем. Это Уилт со своей резиновой куклой устроил заваруху, которая стоила Флинту карьеры. Правда, когда-то он даже нравился Флинту, но с тех пор много воды утекло. И вот этот поганец живет припеваючи в собственном доме на Оукхерст-авеню, прилично зарабатывает и не сегодня-завтра станет ректором долбанного Гуманитеха. Флинт, небось, тоже мог бы продвинуться по службе и перевестись в такое классное местечко, что Уилту и не снилось. Мог. А теперь надеяться не на что. Так он и останется до конца дней своих инспектором Флинтом, так и проживет всю жизнь в Ипфорде.
Словно для того чтобы лишить Флинта последней надежды на повышение, начальником отдела по борьбе с наркотиками назначили инспектора Роджера. Нашли умника, нечего сказать. Правда, от Флинта эту новость поначалу скрывали, но старший офицер вызвал его к себе и сообщил лично. Это неспроста. Значит, начальство поставило на нем крест и дела, связанные с наркотиками, ему поручать не хотят: у него же сын сидит как раз по такому делу.
От досады у Флинта разыгралась головная боль. Он было решил, что это снова мигрень, но полицейский врач сказал, что это гипертензия, и прописал таблетки.
— Гиперпретензия? — переспросил Флинт. — Точно. Понабрали в полицию всяких умников, толку от них чуть, а все претензии к нам, простым полицейским. Это, значит, у меня профессиональное заболевание.
— Ну называйте как хотите, но помните, что у вас высокое давление и…
— Эй. погодите, вы только что назвали другую причину. Так от чего все-таки голова болит: из-за гиперпретензий или из-за давления?
— Инспектор, вы не на допросе, — заметил врач (у Флинта на этот счет было другое мнение). — Я вам популярно объясняю: гипертензия и высокое давление — одно и то же. В общем так. Пропишу вам диуретики, будете принимать по одной таблетке в день…
— Что пропишете?
— Мочегонное.
— Очень мне нужно ваше мочегонное… Я и без него за ночь по два раза бегаю.
— Ну так не пейте столько. И для давления лучше.
— Чего? Вы же сами сказали, что я заболел оттого, что гиперпретензиями замучили. А лучший способ позабыть обо всяких претензиях — зайти в кабак, пропустить пару кружек…
— Четыре пары, — поправил врач. которому случалось встречать Флинта в кабаке. — Все-таки пейте поменьше. Заодно похудеете.
— И стану реже бегать в сортир? Гм. Непонятно: даете мне лекарство, чтобы я больше писал, а пить велите поменьше.
Флинт ушел в недоумении. Даже врач не сумел объяснить ему, как действуют бетаблокаторы. Сказал только, что они помогут и что Флинту придется принимать их всю жизнь.
Через месяц уже сам Флинт рассказывал врачу, как действуют таблетки.
— Даже на машинке печатать не могу, — жало вался он. показывая огромные ручищи с бледными пальцами. — Вот посмотрите. Прямо сельдерей вареный, а не пальцы.
— Так и должно быть. Побочный эффект. Я вам выпишу одно лекарство, и все пройдет.
Флинт встревожился:
— Хватит с меня писючих таблеток. Они из меня почти всю воду выкачали. А с пальцами — это, наверное, оттого, что я весь день на работе кручусь, как белка в колесе, крови и не остается. Если бы только это. Другой раз на допросе обрабатываю какого-нибудь гада, он уже вот-вот расколется, а меня вдруг как прихватит. Они мне работать мешают, ваши таблетки.
Доктор недоверчиво посмотрел на инспектора и с тоской вспомнил те времена, когда больные не огрызались по всякому поводу, а полицейские были совсем другими. К тому же выражение «обрабатывать гада» врачу не понравилось.
— Ладно. Попробуем вас пользовать другим лекарством.
— Чего? — взревел Флинт так, что врач отшатнулся. — Меня использовать лекарством? Интересно, кому вы меня пропишете! Вы должны меня лечить, а не использовать. И потом, что значит «попробуем»? Я вам не собака, чтобы ставить на мне опыты!
— Конечно, не собака, — успокоил врач и сел писать рецепт. Он снова выписал бетаблокаторы и диуретики, но под другим названием, удвоил дозу бетаблокаторов и добавил лекарство для пальцев. Флинт сбегал за лекарствами и вернулся на работу. чувствуя себя как ходячая аптечка.
А неделю спустя Флинт уже не мог внятно ответить на вопрос, как он себя чувствует. Как-то сержант Йейтс неосторожно осведомился о его здоровье.
— Хреново, — буркнул инспектор. — За полтора месяца пропустил через себя больше воды, чем Асуанская плотина. Знаешь, что я понял? В нашем долбанном захолустье не хватает общественных уборных.
— Не может быть, — усомнился Йейтс, у которого с этими заведениями были свои счеты. Однажды, выйдя на охоту за любителем подглядывать в кабинки общественных уборных, сержант в штатском так добросовестно пасся в уборной возле кинотеатра, что какой-то констебль принял его самого за такого любителя и отвел в участок.
— А вот и может, — отрезал Флинт. — Вчера меня прихватило на Кантон-стрит. Ищу уборную. Думаешь, нашел? Черта с два. Завернул в проулок, приспособился — а там какая-то баба белье вешает. Еле улизнул. Ох, заметут меня как-нибудь за эксгибиционизм.
— Кстати, об эксгибиционисте. Он опять появился, на этот раз возле речки. Напугал даму пятидесяти лет.
— Это посерьезней, чем возня с уилтовыми подлянками и мистером Биркеншоу. Пострадавшая его разглядела?
— Говорит, разглядела, но плохо. Она смотрела с другого берега. Ей показалось, он не очень длинный.
