осадил Савич.
Ханна деланно расхохоталась и, подавив в себе минутное замешательство, продолжала с прежней наглостью:
- Меня зовут Эмилия Конти, и никакой Ханны, никакого Езерского леса я не знаю, пан Савич. Но зато я хорошо знаю вашего шефа.
- Кого вы имеете в виду? - нисколько не смущаясь, с неизменным холодным спокойствием спросил Савич, хотя внутренне насторожился.
- Вашего доктора, - с таинственной вызывающей многозначительностью ответила Ханна, и ответ ее ставил Савича перед загадкой: на кого она намекает - на 'доктора Шнейдера', как называли генерала Гелена, или на доктора Симонталя?
- А именно? - переспросил Савич.
- Можно подумать, что у вас их несколько, шефов-докторов, - вместо ответа с явной иронией заметила Ханна и после небольшой паузы уточнила: - Симонталя, конечно. Передайте ему привет от Эмилии Конти.
Ханна лгала: она не была знакома с Симонталем и сейчас пошла на эту примитивную хитрость, чтоб обезопасить себя от Савича здесь, в Польше, заставить его хорошо подумать, прежде чем что-то предпринять против нее. Она из принципа отдавала предпочтение примитиву, считая его наиболее надежным. Казалось, ход был верный, и Савич в первый момент подумал, что Ханна послана Штейнманом следить за ним. Но такая догадка требовала каких-то ответных действий, и он не находил ничего другого, как решения сообщить о Ханне Табаровичу.
Они оба жили в гостинице 'Бристоль'. В автобусе молчали. Прощаясь с Савичем в вестибюле, Ханна задержала дольше обычного его руку в своей руке и, многообещающе улыбаясь, назвала номер своей комнаты, сказав:
- Заглядывайте в мою келью. Вместе поскучаем. Или повеселимся.
Рука ее была влажная, липкая. На пухлых крашеных губах играла сладострастная улыбка, и томные агатовые глаза обещали что-то таинственное, искушающе притягательное.
- Скучать будем днем, на конгрессе, - мягко и устало сказал Савич.
- Значит, остается второе, - зазывающе сказала Ханна, и в тоне, каким она говорила, и во взгляде были одновременно просьба и настойчивость.
Савич галантно раскланялся, не проронив больше ни слова. И не потому, что он еще не решил для себя, навестит ли он Ханну. Это было в его манере - не говорить ни 'да', ни 'нет', чтобы заранее себя не связывать словом.
В вестибюле гостиницы она встретилась с Савичем. Похоже, он подкарауливал ее. Яркий румянец веселым блеском играл на его моложавом лице, а взгляд был теплый и немножко виновато-смущенный. 'Чувствует неловкость за вчерашнее', - решила Ханна и, подавая ему руку, сказала просто и великодушно:
- Рада вас видеть, пан Милош. Я вас простила.
- А разве я в чем-то провинился перед вами? - схватив ее лукавым взглядом, тихо и медленно отозвался Савич, делая недоуменное лицо.
- Вы обещали вместе провести остаток вчерашнего вечера.
- Прошу прощения - не мог… Ко мне зашли друзья, - поспешно и убедительно солгал Савич. - Но мы можем это сделать сегодня, если пани Эмилия не возражает.
Он преднамеренно сделал ударение на слове Эмилия, и Ханне это понравилось: она приняла как знак дружеского расположения.
- Я только что из Вроцлава. Устала. Но это ничего. Что сегодня было на конгрессе? Что-нибудь интересное? - и, не дав ему ответить, сказала: - Заходите ко мне через часок, расскажете.
- Непременно зайду, - пообещал Савич.
В номере Ханны Савича ждала все та же нераспечатанная бутылка 'Наполеона', и томная, приторно надушенная хозяйка в халате и домашних туфлях не мешкая пригласила гостя сразу к столу, сказав при этом:
- Я устала и продрогла от совершенно ненужной и неинтересной поездки. Не могу согреться. Попробуем прибегнуть к этому средству. - И, улыбчиво кивнув на коньяк, приказала: - Открывайте и ухаживайте за мной.
- С превеликим удовольствием, - учтиво сказал Савич, наливая коньяк в стаканы, и, подмигнув, прибавил: - Средство испытанное.
Он подал Ханне стакан, пристально и в упор глядя в ее свежее бледно-матовое лицо и в глаза, агатовые, с синим блеском, и подумал, что этот синий блеск и придает ее улыбке нечто бесовское, заманивающее. Ханна выпила свой коньяк сразу, залпом, между тем как Савич продолжал пить малыми глотками, явно смакуя, и, не садясь, продолжал наблюдать за Ханной изучающе выпуклыми невозмутимыми глазами. Эта нескромная манера рассматривать женщину так бесцеремонно нисколько не задевала Ханну, привыкшую и не к такому.
Ханна поставила на стол пустой стакан и потянулась рукой к вазе с фруктами. Савич обратил внимание на ее пальцы с длинными острыми ногтями, окрашенными в цвет свежей крови. В них было что-то хищное, напоминающее когти большой птицы, которую в детстве он видел в зоопарке за кровавой трапезой.
Взяв грушу, Ханна села на кровать и, указав глазами на маленькое, единственное в этой комнате кресло, предложила гостю садиться. Савич молча сел, не сводя с хозяйки многозначительного взгляда, в котором были пытливость, настойчивость, любопытство и сомнение. Его привлекал ее большой чувственный рот с трепетными влажными губами, он выдавал напоказ страстную натуру.
- А теперь откройтесь, кто вы? - начала Ханна, сверля Савича жарким вкрадчивым взглядом. Слегка усталые шаловливые глаза ее горели огнем неутоленных желаний, а губы постоянно складывались в привычную улыбку.
- Имя мое вам известно, и с шефом моим, доктором Симонталем, вы знакомы, - уклончиво, но вежливо отозвался Савич.
- Я не об этом. Все же где мы с вами встречались?
Савич приложил два пальца к губам и недвусмысленно обшарил комнату предупреждающим взглядом, который говорил: 'Осторожно, нас могут подслушивать'. Включил радио, - передавали музыку, - и вслух сказал наигранно:
- Конечно же, в лесу. В Венском лесу.
Ханна встала с кровати, вырвала из блокнота чистый листок и написала: 'Вы друг или недруг?' Савич следил за ее пером, и не успела она поставить вопросительный знак, быстро подчеркнул слово 'друг'. А вслух произнес:
- Что еще могу сказать о себе? Родился в Польше. Сражался с фашистами в партизанском отряде 'Пуля', которым командовал Ян Русский… Тяжелые бои за Топольницу, Езерский лес, Диабельские болота, знаменитый доктор Захариадис, у которого я был ассистентом. Впрочем, обо всем этом довольно красочно написал француз Эдмон Дюкан в своем 'Польском дневнике'.
Это был исчерпывающий ответ на ее вопрос, - теперь Ханна знала, что встречались они в отряде 'Пуля' и Саввичу известно о ее прошлом. Но Савич, чтобы не оставлять никаких сомнений насчет своей осведомленности, спросил:
- Вам не приходилось читать 'Польский дневник' Эдмона Дюкана?
Вместо ответа Ханна подала Савичу газету, купленную в Венском аэропорту, сказала небрежно:
- Здесь статья вашего Дюкана.
- Моего? Он совсем не мой, и у меня с этим французом нет ничего общего.
Савич развернул газету, нашел очерк Дюкана, но читать не стал, попросил:
- Вы мне подарите.
- Возьмите, она мне не нужна, - разрешила Ханна, наливая коньяк в стаканы. Затем, приблизившись к Савичу вплотную и лаская его глазами, вполголоса, с чувством сказала:
- За дружбу, за нашу дружбу.
- На брудершафт, - предложил Савич, осторожно сдвинув стаканы. Она с нетерпеливой готовностью
