- Машенька, иди в свою комнату, занимайся. Видишь, папа устал.
Муза Григорьевна поцеловала черные вьющиеся волосы дочери и проводила ее в детскую. Затем прошла в кабинет мужа вслед за Михаилом Петровичем. Вид у нее был встревоженный, как у птицы, почуявшей опасность. Карие круглые глаза еще больше округлились в напряженном ожидании, свежий румянец исчез с чистого, без единой морщинки овального лица, обычно выразительного и подвижного, а сейчас застывшего, окаменелого.
- Что-нибудь с премией? - спросила она.
- С премией? Что с премией? - рассеянно переспросил Михаил Петрович, весь поглощенный мыслями о встрече с Морозовым, и потом, точно очнувшись, сообразил, о чем его спросили: - С премией полный порядок. Представлены трое - я, Адам и Ядвига. Министр дал понять, что шансы у нас большие. Он надеется, что все будет в порядке.
- Ядвигу не надо было, - крохотный рот Музы Григорьевны скривился в недовольную гримасу. - Сталинской премии она недостойна.
- Ты несправедлива, дорогая. Мне лучше знать, какой вклад внесла Ядвига Стефановна в наше открытие. Строго между нами говоря, может, ее вклад был решающим, - резко, тоном, не допускающим сомнения, сказал Михаил Петрович, взглянув на жену исподлобья. И в этом взгляде, и в тоне его было что- то раздраженное и недружелюбное.
Обиженное лицо Музы Григорьевны вспыхнуло ярким румянцем, она строго поджала пухлые губы, машинально провела своей маленькой розовой рукой по чистому ясному лбу и потрогала высокую прическу крашенных под яркую блондинку волос, - этот жест был хорошо знаком Михаилу Петровичу, - и порывисто вышла из кабинета.
'Обиделась. А что я такого сказал? Да, конечно, я не прав, тем более сегодня ее день, день ее рождения. А все из-за того ефрейтора. Надо извиниться. Я не должен показывать свое настроение. Чуткость и внимательность - основа семейной жизни'. Рассудив таким образом, Михаил Петрович вышел на кухню, где жена угрюмо нарезала ломтики осетрины. Он остановился у двери и посмотрел на жену полным обожания взглядом. Он глядел на ее изящную, как статуэтка, фигуру, на стройную, почти девичью талию, которую подчеркивали круглые бедра, красивые точеные ноги, и, вспомнив Куницкого, подумал: 'Такая не может не нравиться мужчинам. Такой нельзя без поклонников… И, к сожалению, без любовников тоже'. Он подошел к ней вплотную, взял ее за плечи и уткнулся лицом в ее волосы, говоря:
- Извини меня, я несправедлив. У меня был очень тяжелый день. Потом я тебе расскажу.
На самом деле он и не думал ни сейчас, ни потом рассказывать о встрече с Морозовым, потому что это означало выдать свою тайну, о которой, кроме него, знал лишь один человек, которого он уже ненавидел и боялся.
- Отпусти, сомнешь прическу, - с притворным холодком сказала Муза Григорьевна и, резко подернув плечами, освободилась от его рук. И затем заговорила с оттенком досады и великодушия: - Так нельзя, Миша, следи за собой, отрабатывай характер.
- Еще раз извини, - вкрадчиво отозвался Михаил Петрович и спросил участливо: - Я вижу, ты устала. Давай помогу.
И Муза Григорьевна дала ему добрый десяток поручений: хлеб нарезать, бутылки протереть, стол раздвинуть, расставить приборы и прочее и прочее.
Поджидая гостей, Валярчуки немножко волновались. Двое из гостей, а именно: Мирон Андреевич и Любочка - еще ни разу не были в их доме. Что касается первого, то Валярчуки изо всех сил старались угодить ему и показать себя в выгодном свете. Любочка же волновала только Михаила Петровича. 'Лучше б она не пришла, - думал он и злился на жену: - Нашла случай, когда приглашать свою соперницу, - Серые могут догадаться, да, не дай Бог, Любочка выкинет какой-нибудь фортель. Девчонка строптивая, с характером. Нет, не выкинет. Любочка достаточно умна и трезво смотрит на вещи', - успокоил себя Валярчук и в ту же минуту вздрогнул: в прихожей зазвенел звонок. Муза Григорьевна поспешила открывать, муж поправил галстук, провел ладонью по волосам и последовал за ней.
Елизавета Ильинична приехала одна: дела задержали Мирона Андреевича.
- Но он обещал позвонить, как освободится, и подъехать, - сообщила Елизавета Ильинична.
Эта дородная, с крупными чертами лица седеющая дама в любой обстановке вела себя непринужденно и уверенно, как человек, осознающий свое превосходство над окружающими, превосходство, которое ему дает власть. Она двигалась величественно-плавной, несколько развинченной походкой, говорила снисходительно и громко, смотрела властно и твердо, толстые губы ее постоянно кривились в холодной улыбке, - словом, на всем ее облике лежала печать спокойной самоуверенности и абсолютной своей правоты.
Хрусталь и цветы подарила имениннице небрежно и сразу направилась в комнаты - Валярчуки недавно получили трехкомнатную квартиру, и не без помощи Елизаветы Ильиничны, - критически оценивающим взглядом осмотрела меблировку, величественно потрепала кудрявую головку Машеньки, поинтересовалась успеваемостью и, усаживаясь на диван в кабинете, не то с сожалением, не то с упреком спросила:
- А гости где же?
- Вы наша главная гостья, самая дорогая, - подобострастно улыбаясь, ответила хозяйка.
- Александр что? Не будет? - нарочито бесстрастно, как бы между прочим полюбопытствовала гостья.
- Обязательно, непременно, - поспешила успокоить хозяйка.
- У него сегодня встреча с иностранцем, - пояснил хозяин.
- С ученым? - пытливый взгляд Елизаветы Ильиничны был направлен на Михаила Петровича.
- С журналистом из Австрии. - Голос у Михаила Петровича любезный, даже робкий. - Он, видите ли, пишет книгу о героях польского Сопротивления, и в ней будет целая глава об Александре Иосифовиче.
- Это хорошо, Александр достоин, - твердым спокойным тоном сказала Серая. - Только обидно, что наши журналисты уступают пальму первенства каким-то австриякам. Могли же наши написать об Александре если не книгу, то хоть дельную статью, литературный очерк. Это наша беда, - не умеем ценить соотечественников. - И вдруг без всякого перехода: - Вчера один наш знакомый рассказывал про школу особо одаренных ребят. Там есть такие вундеркинды - уму непостижимо. десятилетний мальчишка по общеобразовательным предметам учится в шестом классе, а по математике может состязаться со студентами института. Необыкновенный ум. И самое поразительное - из простой семьи. Сын рядового шофера. К двадцати пяти годам он будет крупным ученым, знаменитостью. Талантлив народ, удивительно талантлив.
- Талант надо беречь. Даже гений нуждается в поддержке. Особенно в хрупком возрасте, - осторожно проговорил Михаил Петрович и, видя благосклонное расположение гостьи, продолжал: - В таком возрасте легко загубить талант. Попадет под дурное влияние. Такому мальчику нужен умный, авторитетный опекун и покровитель.
- Да у него есть такой: профессор Виноградов, - с небрежной отчужденностью сказала Серая. - Хотя он и не тот человек. Ученый, верно, крупный, лауреат и Герой Социалистического Труда, но уж слишком резок, категоричен и нетерпим.
- Интересно, а как зовут этого юного гения? - полюбопытствовала хозяйка, казалось, лишь только затем, чтоб поддержать начатую тему и доставить приятное гостье.
- Морозов Денис, - глухо отозвалась Серая.
Словно обухом по голове ударили ее слова по Михаилу Петровичу. Это было невероятно, нелепо, несправедливо и просто возмутительно: не успели успокоиться его сердце и разум от недавней, такой нежеланной встречи с Тихоном Морозовым, как на тебе - опять Морозов, теперь уже его сын. И сразу все вспомнилось Михаилу Петровичу - и как он с иронией назвал тогда, под Тулой, сына Морозова 'Денисом Давыдовым', и как Тихон, не поняв шутки, сказал, что в их деревне Давыдовых нет, и потом по какой-то ассоциации заговорил о 'Поднятой целине' и о шолоховском Давыдове, и как затем разговор перешел на Льва Толстого… Что-то промозглое, как осенний болотный туман, обволокло душу и сознание Валярчука каким-то недобрым предчувствием, и он осторожно, с присущей ему деликатностью решил поскорее переменить разговор и стал рассказывать о сегодняшней встрече с министром и об ожидаемой Сталинской премии. Его рассказ заинтересовал Елизавету Ильиничну, она слушала молча, устремив на Валярчука теплый
