бригад, поблагодарил партийную организацию и директора и пожелал успешного проведения посевной.
Не успел он произнести последнее слово, как духовой оркестр, размещенный Булыгой за кулисами, грянул туш. Довольный, Роман Петрович что-то весело прошептал на ухо начальству, но сидящий с другой стороны Булыги председатель рабочкома дернул Романа Петровича за рукав и панически шепнул:
- Егоров приехал!
- Где?
- Да вон, у печки стоит.
Зоркие глаза Булыги быстро отыскали Егорова в конце зала среди стоящих. 'Почему он там? Давно ли стоит? Инкогнито?' - запрыгали тревожные вопросы. Не долго думая, Роман Петрович поднялся и торжественно сказал, устремив взгляд на Захара Семеновича.
- Товарищи рабочие! К нам приехал первый секретарь обкома партии товарищ Егоров! Попросим его в президиум нашего собрания!
Прокатились дружные аплодисменты, и тотчас же утонули в грохоте и гуле духового оркестра. Егоров, несмотря на свой сильный и властный характер, от неожиданности покраснел. Он понимал, что отпираться ему нельзя. Пока гремел оркестр, он успел добраться до сцены. Но как только трубы умолкли, он сказал, обращаясь к президиуму:
- Вы бы лучше, товарищи, пригласили в президиум подлинных виновников вашего собрания: Комарову и Гурова, инициаторов создания комплексных бригад.
Егоров остановился на сцене у края стола и начал пристально шарить взглядом по залу, ища там названных им товарищей. Но разве найдешь их среди трехсот человек?
Роман Петрович понял свою оплошность, но решил как-то вывернуться и громко ответил:
- Комарова-то здесь. А насчет Гурова не можем, не в нашей власти.
- Это почему же? - спросил Егоров, не отрывая взгляда от зала. - Все в вашей власти.
- Захар Семенович, Гуров ведь в тюрьме, - подсказал директор треста, но Егоров резко оборвал его:
- Вы не в курсе: товарищ Гуров сейчас уже в совхозе.
При этих словах все разом повернули голову к входной двери.
Нюра бросилась к выходу. Через пять минут она была уже в квартире Михаила.
Слова Егорова ошарашили Веру. Ей хотелось переспросить его: 'Это верно? Вы не шутите?' Но она боялась шевелиться, чувствовала, как лицо охватывает жаркий пламень, а по всему телу побежал торопливый холодок. Как сквозь сон, долетали до нее твердые, хозяйски уверенные, с язвительным оттенком слова Егорова:
- Шуму много у вас, товарищи, как бы эта парадная шумиха не заглушила серьезного дела… Оркестр зачем-то притащили. У пожарников, что ли, напрокат взяли? А, Роман Петрович?
- Свой завели, - пробуя скрыть неловкость улыбкой, через силу ответил Булыга, а из зала крикнули:
- Культуру внедряем!
Егоров улыбнулся в зал, ответил на реплику иронией:
- Да-а, культурненькие начальники пошли, без музыки никак не могут. Прямо не начальники, а солисты. Разговаривают с народом только под аккомпанемент духового оркестра. И слушать таких начальников, должно быть, приятно: не говорят, а поют. Верно, товарищи?
И вслед за бойкими выкриками из зала 'правильно' раздались веселые хлопки. А Вере казалось, что это вовсе не аплодисменты, а звонкие, хлесткие пощечины директору треста, руководителям совхоза и в первую очередь Булыге. Оживление в зале словно пробудило ее, вывело из минутного оцепенения. Воспользовавшись разрядкой собрания, вызванной язвительной репликой Егорова, Вера незаметно ускользнула из зала. Одна мысль овладела теперь ею: 'Он здесь, он вернулся, мы встретимся, мы должны встретиться'. Ей, как и Михаилу, тоже хотелось, чтобы эта первая встреча произошла как-нибудь без свидетелей. Юность решительна и опрометчива, юность застенчива и стыдлива.
Ее лихорадило. Руки дрожали, пересохли губы, и это необычное состояние изумляло ее. 'Что со мной такое происходит? Почему я волнуюсь?' А щеки полыхали по-прежнему ярко и горячо.
Она вышла на воздух; вечерняя прохлада резко и приятно ударила в лицо. Солнце недавно зашло. Медленно гасла заря. За рекой в гаю залихватски-громко высвистывал и выщелкивал дрозд. Улица была безлюдна, казалось, вместительная утроба клуба проглотила всех жителей центральной усадьбы.
Еще издали Вера увидела свет в окне Михаила. Свет этот, как ни странно, не усилил, а немного ослабил ее волнение. 'Надо спокойней, спокойней. Возьми себя в руки…' - шептал ей собственный голос. И вдруг… Вера остановилась и замерла.
В окне его комнаты на фоне электрического света стояли друг против друга, лицом к лицу, Михаил и Нюра. Так могут стоять только близкие люди.
Вера чуть не вскрикнула, невольно прикрыла глаза, чтобы не видеть того, что разрушило и убило в ней светлое ожидание, и затем, круто повернувшись, побежала в гай. Она смутно понимала, что помочь ей скрыться от людей, от самой себя, от всего на свете может сейчас только гай, ее любимый гай; он единственный в мире понимал и любил ее, давал ей радость, душевный покой, вселял надежду. Надежду на что? 'Дура, какая я дура!'
Она дошла до речки и не успела ступить еще на кладку, как ее догнал летчик. Он был действительно красив, молод, подтянут и слегка возбужден. В легком плаще он бежал за ней легкой, порхающей походкой.
- Еле догнал, - сказал он бодро и довольно смело взял ее за локоть.
Вера вздрогнула, посмотрела на него зло и презрительно. Сейчас она никого не хотела видеть, а тут, извольте, такая вольность в обращении. Он осекся, неловко повел глазами, но не растерялся.
- Верочка, вы обещали сегодня сказать свое решение.
- Я решила. - Вера остановилась. - Я решила уехать.
- Со мной? - В глазах летчика вспыхнула несдержанная радость.
- С вами? - Вера вскинула на него удивленные, холодные глаза. - Почему с вами? В Москву, домой. Завтра же еду.
По ее виду, по тону летчик понял, что она не шутит. Он готовил себя к ее отказу, но к такому обороту дела не был готов, стушевался.
- Почему? Так вдруг, ни с того ни с сего?
- Так надо. - Голос отчужденный, сухой, с недружелюбными нотками. 'Ах, как не вовремя появился этот летчик!' Она уже почти ненавидит его. А в ушах звучит голос Посадовой: 'Все красивые воображалы'. 'Тоже мне, красавец нашелся. Жених…' А жених совсем ласковым, дрогнувшим голосом, с искренним участием спросил:
- Случилось что-нибудь, Вера Ивановна?
- Оставьте меня, ради бога! - Она не хотела оборвать так грубо, знала, что обижает этим окриком человека незаслуженно, но эта даже не фраза, не просьба и не мольба, а скорее крик души вырвался невольно.
Она побежала домой. Через полсотни шагов столкнулась с Тимошей. В руках у него зеленая ветка с тонким сладковатым медовым запахом. Не говоря ни слова, она взяла из рук юноши ветку и уткнулась в нее лицом. Сказала тихо, нежно:
- Ой, как хорошо пахнет! Необыкновенный аромат. Что это такое?
- Клен цветет, - просто ответил Тимоша.
- Клен?.. Никогда не знала, что он цветет. А почему нет листьев?
- Еще не распустились. Он цветет до листьев.
- Приятный аромат. Почему бы такие духи не сделать? А то всякие там гвоздики-сирени выпускают. Правда, изумительный запах?
Не ожидая ответа, она взяла Тимошу под руку и затараторила с поддельной веселостью и беспечностью, которыми хотела скрыть свое состояние:
- Как я рада, что тебя встретила. Хотела в гай пойти, а там один нахал пристал ко мне, пришлось вернуться. Ты будешь моим телохранителем. Согласен?
Она уже хотела вместе с Тимошей пройтись по гаю, проститься с ним: ведь завтра утром ее уже не
