могу иначе, мы друзья. Разве нельзя быть просто друзьями? Наверно, нельзя. Но что же тогда, где выход?' - бьется беспомощная мысль. Он несколько раз повторяет в уме один и тот же вопрос: 'Где выход?', и вдруг слышится ему совсем другое: 'Где Вера?' Да, где она, почему ее нет здесь сейчас? А может, то было просто так, игра, может, опять Юлька Законникова.
А внизу уже бойкие людские голоса и шаги на лестнице. Идут сюда.
Он жадно, нетерпеливо прислушивается - не ее ли шаги? Вот открывается дверь. На пороге - брат и сестра Незабудки, его милые, добрые соседи-друзья. Лида не может без наивной непосредственности: у нее что на уме, то и на языке:
- Мишка, какой ты худой!.. Бедный ты наш.
- И совсем не худой, даже поправился, - недовольно отстранил Федя сестру.
Вера прошла к себе наверх, не заглянув к Надежде Павловне, откуда раздавались громкие голоса. Там спорили о Булыге. Посадова поднялась тотчас же, в переднике, с вилкой в руках: готовила ужин. Посмотрела на Веру и поняла - утешать ее не надо. Сказала как можно проще, спокойнее:
- Завтра утром Захар отвезет тебя на аэродром. Отпуск мы тебе даем по семейным обстоятельствам.
Вера вяло покачала головой:
- Не нужен отпуск, я не вернусь больше сюда.
А снизу слышится громкий голос директора треста:
- Ты свое заявление, товарищ Булыга, забери и сам изорви. Никто тебя не отпустит с работы.
- Как не вернешься? Подумай, что ты говоришь?! - Посадова недоуменно уставилась на Веру. - А твоя работа, клуб, самодеятельность? А твой гай?
Вера прислушивается к тому, что говорят внизу. Интересно: неужто Булыга добровольно оставляет свой пост?
- А собственно, почему вы хотите насильно вернуть человеку его заявление? - Это спрашивает Егоров директора треста. - Чем вы будете мотивировать свой отказ удовлетворить его скромную просьбу?
'Как он спокойно говорит. И без сарказма', - думает Вера.
- Так он же это сгоряча написал, - петушится директор треста. - Отпускать такого человека - это роскошь, Захар Семенович. Министр не пойдет на такой шаг.
- Как, Роман Петрович, твое заявление - плод минутной вспышки или серьезных раздумий? - спрашивает Егоров.
- Да, я долго думал. Я решил не сегодня, раньше решил. - Глухой голос Булыги как-то пропадает, точно куда-то проваливается.
Надежда Павловна видит, что Вера слушает разговор внизу. Пытается пояснить со вздохом, сокрушаясь:
- Роман не дело задумал. И Захар стал какой-то придирчивый. Ах, ну да ладно, как-нибудь все утрясется!.. А ты приезжай сюда с мамой, тут она быстрее все забудет, успокоится… И к Алексею зайди обязательно. Я тебе адрес дам. Тащи его сюда хоть на время, поможет нам самодеятельность в народный театр переделать. - И потом, спохватившись: - А Мишу ты видела? Нет? Так как же ты можешь уезжать не повидавшись? Вам надо обязательно встретиться, сегодня же. Я пошлю за ним Тимошу, пусть сейчас же придет.
- Ни в коем случае, ни за что! - почти закричала Вера. - Все кончено между нами… И ничего не было. Ничего… И пусть. Ничего не надо…
Наутро она уехала, так и не повидавшись с Михаилом. Егоров посадил ее на московский самолет. Сказал, прощаясь:
- Долго не задерживайся. Если помощь потребуется, звони мне, из Москвы звони. И напиши.
Она закивала головой в знак благодарности, улыбаясь влажными глазами, помахала рукой уже у самой двери. А он повторил:
- Приезжай!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Константин Львович Балашов умер трагически, или, как говорили в Союзе художников, стал жертвой своего творчества. Его убила та несуразная, нелепая 'Свинья', над которой он трудился несколько лет и на которую возлагал большие надежды. Однажды, когда Балашов, стоя под огромной головой свиньи, 'отделывал' копыта передних ног, рухнул каркас, и многопудовая глыба сырой глины обрушилась на скульптора и придавила его.
Ольга Ефремовна зашла в мастерскую через несколько часов, чтобы позвать мужа ужинать. Константин Львович был мертв.
Вера опоздала на похороны. К ее удивлению, мать не плакала. Она лишь твердила, что Константин Львович был несчастный. Она рассказывала о торжестве похорон. Когда мать говорила 'трагическая смерть', Вера мысленно возражала ей: 'Скорее комическая или даже символическая - пал жертвой своего безобразного творчества'.
Первые три дня Вера неотлучно находилась при матери, рассказывала ей о совхозе, о своих новых знакомых и друзьях, старалась всячески отвлечь ее от тяжелых переживаний, помочь легче перенести горе.
Вдвоем они ходили по весенней Москве, по улице Горького, толкались в магазинах, делали мелкие покупки. Вера скучала. Ее тянуло в совхоз, так тянуло, будто она там оставила частицу себя самой. Однажды она предложила матери поехать на Выставку достижений народного хозяйства. Простор площадей, стройный, веселый вид павильонов, лучистый блеск фонтанов и молодая зелень напомнили Вере что-то родное, близкое сердцу, кровное. В душу незаметно просочилась тоска, она вызвала ноющую грусть. Мягкие иголочки на молоденьких пихтах, первые, еще рыжие, листочки на кленах напоминали гай, шептали: 'А там уже черемуха расцвела и соловьи буйствуют'. Сеялки, культиваторы, комбайны, тракторы живо воскрешали в ее памяти совхозные поля и механические мастерские, где сейчас, очевидно, возится Михаил, неутомимый, весь в мазуте, с головы до пят, только зубы да глаза сверкают. Таким она видела его не однажды, проходя мимо мастерских. Что он сейчас делает? Что думает и о ком? Почему его нет здесь, рядом с ней у этих комбайнов? С каким наслаждением она показала бы ему всю выставку, до самого укромного уголка. Они бы весь день ходили, не чувствуя усталости. Вдвоем.
Голос матери обрывает нить ее дум:
- Коля Лугов звонил. О тебе все спрашивал. Адрес просил. Он на заводе 'Богатырь' работает. Хороший парень. Скромный такой, самостоятельный. Ты бы ему позвонила.
Это звучит как просьба, как тайное желание, наверно, всех матерей. И Вера понимает, где уж такое не понять! Отвечает покорно:
- Хорошо, мама, позвоню. - Но звонить не собирается. - Ах, если б ты знала, как сейчас там хорошо! Красиво! - Там - это в совхозе, мать догадывается. - А то давай, мама, поедем, поживешь там, сколько тебе захочется, отдохнешь от всего. Я уверена, тебе понравится. Воздух, аромат, птицы. Грибы пойдут. Поедем, мама?
Вера смотрит на тихое, кроткое лицо матери и понимает: напрасны ее слова, не поедет. Мать отвечает:
- Как же я квартиру оставлю, мастерскую? Нет, доченька, мне из Москвы уезжать никак невозможно. Закупочная комиссия должна быть. Много работ Константина Львовича еще не реализовано. Деньги у меня, конечно, есть, в последнее время кое-что купили у него. Только я думаю, скучно мне будет без работы. Может, в магазин пойду.
