- Зачем тебе? Ты за свою жизнь наработалась. - Вере искренне жаль мать: она если не совсем понимает, то все-таки догадывается, что такое одиночество.
- Вот разве что ты останешься дома, тогда мне и на работу незачем устраиваться. Почему б тебе не остаться? Поработала - и хватит. В институт поступать разве не думаешь? Деревня есть деревня. И Коля все интересуется.
Это начинает раздражать Веру: ну что для нее Коля? Школьный товарищ - и только. 'Эх, мама, если б ты знала его, Мишу… Думалось, уеду, выброшу, забуду, - с глаз долой и из сердца вон. Но нет, так в жизни не получается. Так могут только юльки-королевы. А я не Юлька, нет'.
А мать снова:
- И еще звонил какой-то Роман. Это в первые дни, как ты уехала. Много раз звонил. Все спрашивал, где ты и что, да когда в Москве будешь, да можно ли написать тебе? Кто он такой?
- Так, знакомый один, - с видом полного равнодушия обронила Вера и с удивлением подумала: 'Как странно, за целый год жизни в деревне почти не вспоминала ни Романа, ни того злополучного вечера в подвале художника'. Роман… Интересно, поступил ли он в институт?.. Моряк-изобретатель… Он обещал звонить. Умный и, кажется, славный парень. Назвал ее сильной и настойчивой. И ошибся: где уж тут сила и настойчивость!.. А хотелось, ах, как хотелось Вере быть сильной!! Как отец.
- Мама, я папин портрет забыла в совхозе.
- Как же ты так, дочка?
- Остался висеть на стене в моей комнате.
- Надо написать, чтоб прислали. Бандеролью могут переслать. Ты напиши своей хозяйке.
'Хозяйке… Для мамы Надежда Павловна просто моя хозяйка. И только. А для меня… Эх, мама, мама, ничего ты не знаешь. И даже не видишь. Не видишь, что за этот год твоя дочь стала совсем другой'. - 'А какой?' - спрашивал чей-то голос, и Вера не знала, что ответить
На другой день она пошла на квартиру к Посадову с поручением Надежды Павловны.
Алексея Васильевича встретила у подъезда его дома. Он садился в такси. За этот год он нисколько не изменился, Вера его сразу узнала. И он узнал ее.
- А-а-а! 'Дело было вечером', - радостно произнес старый актер, широко улыбаясь прямо в лицо девушке. - Ну как вы, встретились тогда с Надей?
- Да, Алексей Васильевич. Вам большой привет от Надежды Павловны. Я только что из совхоза приехала, и у меня к вам целое дело, очень важное, очень-очень. Хорошо, что я вас застала, - живо и бойко выпалила Вера.
- Да, вы меня прямо за хвост поймали. - Посадов задумался. - Как же нам быть? Я вот сейчас тороплюсь. Должен часа на два - на три отлучиться по неотложному делу… М-м-да. Мне тоже желательно с вами посидеть, поговорить. - И вдруг, осененный находкой: - А давайте сделаем так: сейчас мы с вами поедем к одному великому деятелю советской культуры. Вы поскучаете там часок-другой, а я поработаю. Стало быть, оба послужим святому искусству. А потом я к вашим услугам на весь остаток дня. Идет?
Вера даже не спросила, куда они едут, думала, что Посадов должен выступать где-нибудь по радио, телевидению или в концерте. Ей было все равно, где ждать его, только бы передать просьбу Надежды Павловны.
Посадов был другом скульптора Петра Васильевича Климова. Они встречались довольно часто. Сейчас Климов работал над большой композицией 'Емельян Пугачев'. С Посадова он лепил Пугачева. Алексей Васильевич позировал с удовольствием: Климова он считал лучшим скульптором наших дней, да и тему Пугачева он сам подсказал скульптору. Когда-то, давным-давно, Алексей Васильевич на сцене исполнял партию Пугачева в одной, теперь уже забытой опере. Ему нравилось, как решает образ Пугачева Климов, поэтому он всегда охотно приезжал в мастерскую скульптора. Иногда сеанс продолжался часа три. Алексей Васильевич терпеливо сидел. Мастерская Климова находилась в центре Москвы, в тихом переулке, в небольшом двухэтажном флигеле, окруженном молодыми деревцами. Поодаль в беспорядке валялись глыбы мрамора и гранита. Вера сразу догадалась: здесь работает скульптор. Спросила:
- Вы позируете?
- Да, - ответил Посадов. Догадливость Веры его не удивила. И добавил: - Пугачева играю.
Веру он представил скульптору очень пышно и торжественно:
- Дорогой Петр Васильевич! Позволь тебе представить молодое дарование нашей отечественной кинематографии…
- Алексей Васильевич, - перебила его смущенная Вера, - я уже давно не имею никакого отношения к нашей отечественной, как вы выразились, кинематографии и даже в кино перестала ходить.
- Это, между прочим, вы правильно делаете. Время надо беречь в юности, или, как это: береги честь смолоду. А я бы добавил: и время, - ответил Посадов, и его грузная, могучая фигура торжественно поплыла в большой, с высокой стеклянной крышей, зал мастерской. Он уселся в вертящееся кресло на высоком постаменте и проговорил: - А по сему, Петр Васильевич, за работу!
- С места в карьер, - заметил Климов, перебрасывая быстрый, острый взгляд с Веры на Посадова, с Посадова на Веру и проворно снимая целлофан с сырой глиняной статуи Емельяна Пугачева. 'Какая она, однако, красивая', - подумал он о Вере, а вслух спросил: - А если не в кино, то тогда где же вы и что же вы?
Вера коротко рассказала о себе, - она это делала не столько для скульптора, сколько для Посадова. Рассказывая, продолжала изучать Климова, которого прежде знала по далеко не лестным отзывам Балашова. Климов ей нравился. Он весь - целеустремленность, энергия и сила. Его Пугачев произвел на нее сильное впечатление. Климов создал бунтаря, неистового, русского Прометея, точно извержение вулкана, вырывающегося из недр великого, многострадального, угнетенного народа.
В мастерской стояли и другие работы Петра Васильевича: эскизы памятников, портреты, отформованные в гипсе, отлитые в бронзе, вырубленные в мраморе. Особенно понравился Вере проект памятника 'Курская битва'. Постамент памятника представлял собой два танка - советский тяжелый танк и фашистский 'Тигр'. Танки столкнулись и вздыбились. Силы их еще кажутся равными. Но над ними схватились в смертельном поединке две бронзовые фигуры - зверя и человека, тигра и воина Советской Армии. Обнаженная богатырская грудь солдата вся в кровавых ранах. Но он держит левой рукой разъяренного хищника с раскрытой пастью, правой он успел вонзить исполинский меч в звериное сердце. Он победил, человек победил фашистского зверя. Образ получился ясный, глубокий и впечатляющий.
Вспомнив работы своего отчима, Вера спросила:
- Петр Васильевич, а у вас есть скульптуры, которые вы делаете не для зрителя, а для себя?
Климов сморщил лоб, удивленно и пристально посмотрел на девушку, она даже смутилась от такого откровенно недоумевающего взгляда, хотела как-то смягчить свой вопрос, но скульптор опередил ее:
- Для себя, моя дорогая, я иногда делаю селедку в сметане. Никогда не ели?
- Нет, - уже покраснев, ответила Вера. - Странный вкус.
- А мне нравится. Вы знаете, есть люди, которые вслух разговаривают сами с собой. Есть такие. Это не совсем нормальные люди. Художник своим искусством разговаривает с тысячами, миллионами людей. Когда художник начинает говорить сам с собой, это значит: либо ему нечего сказать людям, либо у него котелок не в порядке. Вы простите меня за такое элементарное объяснение.
Вера и смутилась, и обрадовалась: прямой ответ Климова ей понравился. В разговор вступил Посадов.
- Насколько я понял, Петр Васильевич, - сказал он не вставая, - Вера интересуется другим: твоей творческой кухней, какими-то набросками, поисками, первыми мыслями, выраженными в пластилине, - одним словом, твоими черновиками.
Вера хотела возразить: совсем не этим она интересовалась, и скульптор понял ее вопрос совершенно правильно, но Климов опять предупредил:
- Ну, если так, тогда я покажу вам одну штуковину, которая пока что предназначена для меня одного. - Он быстро вышел в соседнюю комнатку и возвратился с небольшой, в полметра высоты, скульптурной композицией. Поставил ее на стол, сказал: - Смотрите, а потом честно, откровенно скажите мне, во-первых,
