– Вот глупцы, – раздался всё тот же недобрый голос. – Не видите разве – дождь. У них порох на полках давно вымок. Просто пугают. Давайте, кончайте дело.
Двое прыгнули вперёд. Рука Бэнсона высовывалась дальше моей на целый фут, и в этой руке вдруг зло, оглушающе гавкнул короткоствольный уродец. Рыжая вспышка осветила тупик. Голова ближнего к нему человека взорвалась и разбрызгалась по лицам стоящих сзади. Меня же дёрнул какой-то бес. Я не хотел убивать метнувшегося ко мне полицейского – о многом хотелось спросить у него, о многом – и нажал на курок, быстро опустив пистолет стволом вниз, чтобы перебить ему ногу. И промахнулся. А кто мешал мне потренироваться и привыкнуть к пистолетам заранее? Кто?
“Пропал заряд!” – с отчаянием подумал я, отшатнувшись от мелькнувшей перед моим лицом шпаги, и разрядил второй пистолет прямо в форменную, с блестящими пуговицами, грудь.
Нет, не пропал заряд. Пуля из второго пистолета, пробив полицейского насквозь, свалила ещё одного, шедшего следом.
– Всё, теперь вперёд! – вновь скомандовал голос.
Но вперёд пошли не они. Послышался стук отброшенного пистолета и Бэнсон, сделав длинный прыжок, прогрохотал ещё раз; ещё один упал, Носорог, сделав два шага, снова выстрелил, ему ответил ужасающий вопль, крик боли, и тут же – новый выстрел. Тёмные силуэты качнулись и откатились назад, а Носорог спокойно вернулся. Не с пустыми руками: принёс две шпаги, взятые у упавших. Как же это, ведь только дворянам можно носить шпаги в Англии!
– Эх, топорик бы мне, – громким голосом, перекрикивая вопль раненого, проговорил Бэнсон, деловито подбирая к руке шпагу. И добавил, обращаясь ко мне: – Их там ещё ровно восемь, я рассмотрел.
– Восемь! Да шестеро, после шести выстрелов, лежат. Все – на нас двоих? Это что же такое? Зачем?
А раненый всё так же исходил нечеловеческим криком. Но кто-то приблизился к нему, наклонился, и крик, булькнув, затих.
– Доля каждого увеличилась, – сказал голос. – Вперёд, кончайте дело.
И вновь перед нами двое.
– Чему только жизнь не научит, – обронил ставший вдруг разговорчивым Бэнсон и, подхватив лишнюю шпагу на манер копья, запустил ею в противника.
Тот резко согнулся и избежал удара, но вот тот, кто стоял за его спиной, уклониться не успел. Схватившись за рукоять вошедшего в его грудь железа, он тихо сел, привалившись к мусорной куче. А пригнувшийся стал распрямляться, и смотрел он на Бэнсона, не на меня, и я – будь что будет! – метнул в него Крысу. Метнул, не успев даже понять, что я делаю, несильно и неумело. Но Крыса, хотя и в слабом полёте, своё взяла. Так и не выпрямившийся до конца человек схватился за разрезанную шею и бросился назад, сквозь своих. Те расступились, пропуская его, а я подхватил с земли шпагу полицейского и метнул ещё и её, но впустую – шпагу легко отбили – звякнуло в воздухе – потом она брякнула о стену, но пусть, мне лишь бы внимание отвлечь, чтобы подскочить и поднять Крысу.
– Минус двое, – произнёс вставший рядом Бэнсон.
– Да, – ответил я, смахивая пот, – может одумаются?
Но случилось иначе.
– Бисмиллях! – раздался вдруг странный возглас, и прыгнул к нам по-звериному гибкий человек с лицом, закрытым чёрной занавесью, в которой были проделаны два отверстия для глаз. В правой руке он держал громадный изогнутый нож. Широкий на конце, очень похожий на сарацинский меч. В левой – короткую клиновидную дагу. Он вскинул дагу к шее и перерезал шнур плаща; плащ слетел, открыв нагое смуглое туловище, и человек напал.
Худо нам пришлось. Худо. Короткое, очень широкое у основания, прочное лезвие даги брало на себя наши удары, гасило их, а массивный нож-меч, визжа, обрушивал чудовищной силы полукружья ударов.
– Не подставляй, – кричал я между этими ударами, – шпагу! Впрямую! Сломится!
– Помню! – проорал мне в ответ Бэнсон, с трудом уворачиваясь, – и не сумел: звонко лопнула шпага; секущий удар дошёл и вздел его грудь, отбросил; я остался один, и тотчас занавесчатолицый лёг на низко выброшенную ногу, вытянулся и достал моё бедро концом даги. Меч он держал в сторону Бэнсона, справа и сверху, хотя и сломал только что его оружие – действует заученно, не думает. Тренированный зверь.
Сквозь мою рассечённую кожу вплыла вдруг в меня противная, вяжущая слабость, и почувствовалось, какое у меня тёплое, беззащитное и болезненное тело. Я на минуту стал словно младенец. Вот так. Вот и всё…
– Э-эх, пропадём! – заорал я не своим голосом, почувствовав вдруг, как что-то изнутри подхватывает меня и несёт, и, перехватывая рука под руку длинную ребристую рукоять, заплескал Крысой, с отчаянным и радостным бешенством, отдавая последние силы.
Точно и твёрдо встречали каждый мой удар скрещенные меч и дага, и я знал, что сейчас ослабну, и тогда под мой слабый удар встанет один только короткий клинок, а освободившийся меч легко и умело взрежет мне брюхо.
Четыре удара я уронил в страшную силу, не знаю, как только он выдержал, а уже пятый был слабее – чуть-чуть, едва ощутимо, но и он, и я это почувствовали. Показалось вдруг, что понимающе улыбнулись мне два круглых прорезанных глаза. Ещё удар он переждёт, и…
Страшный грохот ударил мне в уши. Яркая вспышка осветила на миг чёрную маску, смуглое, пугающе мускулистое тело, широкие, атласные, малиновые штаны. Таким же алым цветом окрасилась грудь нападавшего – большой кусок вырвался из неё сбоку и разлетелся по щербатой кирпичной стене.
“Бэнсон! Седьмой пистолет!” – подумал я, остановившись в изнеможении. И не вовремя: выскочил из темноты справа узкий клинок и укусил меня в правое плечо. Всё, что я смог сделать, – это перехватить Крысу левой рукой, выставить её перед собой и попятиться. Снова дёрнулся клинок, но его вдруг подшибла уже знакомая короткая дага и тут же мелькнул едва различимый в тумане кривой изогнутый меч. Нападающий охнул и пал.
– Осталось четверо, мистер Том, – прогудел ободряюще Бэнсон, и в это время впереди, в самом начале тупика гавкнул родной, узнаваемый выстрел, и сразу же послышались тяжёлые и частые удары. Закоулок
