– Ну напасть-то на вас – нужно два человека, а не один.
– Вот как раз один.
– О-ой?!
– Да. Но очень сильный.
– Как ты?
– О не-ет, ещё сильнее. Я в него семь раз стрелял, но он убежал всё-таки. А перед этим нам с Томом шкуры попортил.
– И убежал?
– Как молния, Алис. Как ветер. Так что мы никого даже не обидели.
– А я бы убила его! – сердито сжала кулачки Алис.
– Ешь скорее, Бэнсон, – кривясь, сказал я. – У меня что-то аппетита нет. Сейчас поедем в порт, нужно Давиду сообщить.
– Нет, – возразила вдруг Эвелин. – Сейчас вы будете спать. Я вам сонной травки дала выпить.
– Зачем? – возмутился я.
– Затем, – спокойно прозвучал ответ, – что человек, потерявший много крови, внезапно падает в обморок, и надолго. Ты хочешь случайно встретиться с этим вашим убежавшим и упасть в обморок? Так-то. Ешьте – и спать. В порт пошлите одного из матросов. Или обоих: в доме сейчас достаточно мужчин для охраны. Если нужно – пригласите констебля, заплатите ему, пусть сидит у дверей, никого не впускает.
– Нет уж, – махнул я здоровой рукой. – Хватит нам на сегодня констеблей. Давай чего-нибудь наскоро выпьем, Бэнсон, а то действительно что-то в сон клонит.
Через четверть часа я уже спал. Последнее, что я слышал перед сном, – звон убираемой посуды и тихий горестный шёпот: “Томас…”
Проснулся я оттого, что в плече у меня торчала раскалённая игла. Терпеть, конечно, можно, но всё-таки очень, очень больно. Эвелин, сидя рядом на стуле, спала, склонив голову ко мне на подушку. Я тихо, оберегая плечо, привстал, дотянулся и поцеловал жену в крылышко носа. Она, не открывая глаз, улыбнулась, подняла руку, на ощупь коснулась моего лица.
– Болит? – спросила она шёпотом.
– Если бы знала, Эвелин, как ты красива, – вместо ответа сказал я.
– Хочу, чтобы мне встретился ангел, – открывая глаза, прошептала она. – Я бы ему сказала: “Забери мою красоту, только пусть Томасу не будет больно”.
– Ангелы бескорыстны, милая. Да и красоту тебе отдавать незачем.
– Тебе разве не больно?
– Ну, если бы было – я бы уже пищал. Нет, совсем не больно.
– Ах ты милый мой маленький лгун. Я же всё вижу.
– Интересненько, что же ты видишь?
– Мне серый лекарь один секрет открыл. Когда человеку хорошо, у него зрачки большие, широкие. А если ему плохо, то наоборот. Вот я вижу сейчас, что твои зрачки – крохотные, как иголочки. И понимаю, как тебе тяжело. И это меня очень мучает. Ты ведь не полежишь денёк-другой? Ты ведь сегодня же встанешь?
– Что за рана у Бэнсона? – переменил я разговор. – Опасна?
– Нет. Там небольшой укол, только рваный, в четыре грани. Потому и крови насочилось много. Ему нельзя глубоко дышать – кожа на груди натянется и струпик лопнет. Нельзя бегать, смеяться, поднимать тяжёлое.
– Ладно. Будем ходить медленно и дышать осторожно. Попроси Ноха, пусть наймёт нам экипаж. Да не кэб, а какую-нибудь коляску с мягкими рессорами. Нужно ехать, искать Эдда и Корвина. Бэнсон встал?
– Давно поднялся. Они сидели с Нохом, зашивали его держалку для пистолетов.
– Мо-лод-цы.
Я попробовал встать и тут же забыл о плече. Страшная боль скрутила и дёрнула ногу. Вот так так, Томас. Как же человеку может быть так больно? Нельзя, чтобы Эвелин видела. Терпеть, надо терпеть, Томас!
Из-за боли я не помнил, как мы собрались, вышли из дома, как сели в карету и поехали в порт.
НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Коляска остановилась у края пристани. Я осторожно сошёл. Глянул на гавань – и сердце моё замерло. Замерло, став вдруг тяжёлой чугунной гирей, как и правое плечо. Бэнсон встал рядом, со свистом выдохнул сквозь зубы. “Дукат” с чёрным, обгоревшим бортом стоял, круто завалившись набок. Мачты склонились, как подпиленные деревья. Реи нависли над самой водой. С невидимой нам, наклонившейся палубы, скрытой обгоревшим бортом, поднимались струйки дыма и пара.
Сердце пустилось в толчки лишь тогда, когда я увидел, что из-за борта выворачивает и устремляется к нам наша шлюпка. Восемь человек гребцов, рулевой. Комплект полный. Да марсовый на мачте – увидел ведь нас, сообщил. Значит, люди целы. Что с кораблём?! Скоро, ох скоро узнаем. Мы молча смотрели. Рядом лениво прохаживались обычные в таких случаях зеваки.
Шлюпка подошла, и, пока гребцы её швартовали, Бариль, пробираясь к нам с кормы, испуганно причитал:
