обрез. Нечего буравить воздух глазами…
На лестнице они столкнулись с торопившимся куда-то Буххольцем. Декоратор был бледен и явно встревожен. И когда Мерц накинулся на него с вопросами, досадливо поморщился.
— Оставьте меня, ради бога, в покое, — взмолился он. — Мне и без вас тошно. Полицейские меня больше часа допрашивали.
— Да, но почему? — баритон схватил его за халат и не отпускал. — Перестань ты трястись, как лягушонок.
Буххольц медленно отвел руки Мерца; удивлению его и впрямь не было предела.
— Вы что, хотите сказать, будто и впрямь понятия не имеете, что погиб Пернвиц?
— Пернвиц мертв?.. — Мерц отступил на шаг назад, с неподдельным ужасом глядя на декоратора.
Вестхаузен, не произнесший до сих пор ни слова, и тут промолчал; на его лбу блестели мелкие капельки пота.
— Бред какой-то… И где? Лейтенант упомянул вроде, что прямо на сцене?..
— Так оно и было, — проворчал декоратор. — Рухнул в открытый люк. Не повезло ему — просто страшно! Вот и сыщики так считают.
— Но ведь почти все мы прошли по сцене. А Пернвица я видел собственными глазами — с Клаудией.
— Он зачем-то вернулся.
Блехшмидт вытянул руку и приоткрыл дверь, ведущую к мастерским. Уже переступив порог, повернулся к ним и сказал:
— Вы только представьте себе: люк был открыт, а лампа принудительного света не горела. Перегорела, что ли… Загадочная история, а? — И дверь за ним с шумом захлопнулась.
— Вот чертовщина! — Мерц надул щеки и потихоньку выпускал воздух. — История более чем загадочная… Я готов принять мусульманство и трижды в день сотворять намаз, если только не… — Он оборвал себя на полуслове и стал на пути тенора-буффо, который хотел было проскользнуть мимо. — А ты что скажешь обо всем этом, малыш?
— Я… А почему я?.. Ведь я… ничего не знаю, — выдавил из себя Гюльцов. — Я сразу пошел домой с Бертом. — Он оглянулся, ища поддержки у своего приятеля. — Правда, Бертль?
Юноша в облегающем кожаном комбинезоне, с вьющимися волосами до плеч и девичьими ресницами благосклонно кивнул:
— Да, мы все это время не разлучались.
— Вот! Слышали! — несмотря на волнение, Гюльцов не преминул поблагодарить Берта нежным взглядом. — А теперь дайте нам пройти, нас ждут полицейские.
— Меня тоже, черт подери, — сказал Мерц. — Сколько на твоих, Вернер? Мои опять у часовщика.
Взглянув на Вестхаузена, не смог удержаться от язвительного замечания:
— С тобой сегодня не соскучишься. Стоишь все время, как памятник, и ни слова из тебя не выжмешь. Тебе что, Пернвиц отцом родным был?
Вестхаузен прокашлялся, вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб.
— Я все время думаю о том, — проговорил он медленно, как бы через силу, — что я и по сей день остался бы солистом и что Вондри ни при какой погоде не занял бы мое место тенора, случись это несчастье на четыре года раньше.
— Но, Вернер!.. — Мерц положил Вестхаузену руку на плечо, по-дружески погладил. — Как ты можешь… сейчас… в такой ситуации!
— А почему бы и нет! — взорвался Вестхаузен. — Разве я не прав? Без поддержки Пернвица этот Краних — новичок в нашем театре — не осмелился бы выжить меня.
— Когда это было, Вернер…
— Конечно… Но разве мне не напоминают об этом каждый божий день, гоняя меня, пожилого человека, но всего лишь ассистента режиссера, по всему театру за живой водой!.. И за все в ответе я! А этот немыслимый страх — вдруг я что-нибудь забуду, подам не тот знак… Один господь знает, сколько раз Пернвиц буквально вытирал об меня ноги, унижал, как последнее ничтожество.
— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, Вернер. Свойственное тебе рвение и чувство ответственности многим кажутся показными и неуместными.
Вестхаузен, похоже, не расслышал сочувственных слов баритона, тон его сделался запальчивым, агрессивным.
— И по восемнадцатым числам каждого месяца — на пятьсот марок меньше… Представляешь? Ты ведь знаешь, каким оплеванным кажется себе мужчина, когда жена получает больше денег, чем он? Особенно если она, как в нашей семье, в одно прекрасное утро становится солисткой, — он сокрушенно махнул рукой.
— Я-то тебя понимаю, старина, — негромко проговорил он, силясь скрыть удивление, которое вызвало в нем неожиданное признание Вестхаузена, — тебе и впрямь здорово не повезло.
…У будочки вахтера собралась целая группа актеров, музыкантов и рабочих сцены, над всеми ними, подобно смотровой вышке в конце набережной, возвышалась фигура лейтенанта уголовной полиции. Из оркестровой ямы доносилась пронзительная трель кларнета, странным образом гармонировавшая с гулом человеческих голосов.
— Черт знает, что творится, — проговорил Мерц с кислой миной. — Воображаю, как пройдет генеральная. — Вдруг он испуганно вздрогнул, сжал запястье Вестхаузена и бросил взгляд на циферблат его часов. — Ну и осел же я! Не сердись на меня, Вернер, у меня нет ни минуты времени… Держи хвост пистолетом, старина… Чао!
Вестхаузен смотрел ему вслед невидящими глазами.
На балкончике рядом с двойным софитом было по обыкновению невыносимо жарко. Рубашка липла к телу. Выругавшись, Вечорек отошел в самый угол, перегнулся через перила, взглянул вниз, на силовую установку. Что это с мастером? Все необходимое для первой сцены давно на месте. Чем он там занят, почему тянет? Да иначе и быть не могло… Крибеля на месте нет, он внизу на сцене болтает о чем-то с Вондри. Что у них может быть общего? Тенор успел уже переодеться и загримироваться. Стоя в наброшенном поверх театрального костюма халате, он что-то выговаривал мастеру-осветителю. Крибель, в свою очередь, отвечал ему не менее раздраженно, разговор шел на повышенных тонах. Неподалеку от них у предохранительной решетки перед колосниками стоял Вестхаузен и наблюдал, как два рабочих сцены буквально в последнюю минуту закрепляют кулисную дверь.
Вечорек не на шутку разозлился и, перегнувшись еще больше, крикнул:
— Эй, маэстро! В чем загвоздка? Долго мне здесь еще поджариваться?
Мастер-осветитель испуганно взглянул вверх, махнул рукой.
— Выключайте свет… Можете передохнуть.
Пожав плечами, Крибель повернулся спиной к Вондри и стал подниматься по лестнице на балкончик. Вондри погрозил ему вслед кулаком, несколько раз дернул за концы пояса халата, резко повернулся на каблуках и исчез со сцены. Опустив голову, Вестхаузен, волоча ноги, поплелся к своему пульту ассистента режиссера и начал листать ноты.
— Это другой компот, — пробурчал Вечорек, выключая софиты.
Почти одновременно выключили софиты и на нижнем мостике. Как-то вдруг стало совсем темно, не выключили только рабочий свет, что лишило кулисы последней капли театральной романтики.
Вечорек протиснулся мимо наглухо закрепленных софитов, спустился по лестнице на верхнюю рабочую галерею, а там осторожно открыл дверь, ведущую к дамским гримерным.
Кики на месте не оказалось, не было ее и в гардеробе, не то он непременно услышал бы оттуда шум.
Он не закрыл за собой дверь, оставил щелочку и сейчас бросил взгляд вниз, на сцену. Видимая отсюда часть сцены была пуста. Однако похоже, что еще не все декорации на своих местах — снизу доносятся удары молотка. Со стороны лестничной клетки послышались голоса. Вечорек осторожно глянул в
