– Уточните.
Раньше потеть надо было, захотел подсказать этому точное направление жизненной струи добрый Эдик. Теперь хоть написайся под себя, не обойдешь лужу жизни.
Вот он, поглядел на себя мачо – родился у Моргатого, а тот – настоящий начальник, по каким-то, вспомнил Эдик, перепланированиям областных бюджетных сфер и перетеканиям и списываниям неликвидных фондов, из тех начальничков, к которым «Волга» ходила мягким ходом десятилетками, не оставляя завистникам ни следа шины, ни шанса хорошей мины. И мать у Моргатого, верная курица-жена перепланировщика, всю свою затюханную житуху проплелась, что стелила скатерть-самобранку, красавица певица без уха и слуха на домашних концертах да на министерских посиделках-обмывалках.
Из нужных родителей и выполз грязный, сразу обмытый теплым Эдик. А ты, культуртрегерская блоха, скачи отсюда мучиться дальше на бескрайних равнинах и теснинах наших неудобиц, не светит тебе никаких синиц, как Эдьке светит в компенсацию некоторых особых для больших людей услуг, как господину мачо Эдуарду разрешат накалякать и продать, отмыв для всех-всех от всех-всех налоговых псов, кучку радостных дензнаков, чудненький сценарий сериалки «Мужчины не платят» – что наобещал верному маленькому Эдьке и даже велел подписать Договор с готовым факсимиле великого ТОТа тупой, как топор папуаса, благоверный соглядатай ТОТа кадровик. Самому Эдьке можно и не мараться этой псиной-писаниной. Есть телефончик одного грамошнего недородка, нищего литератора H., как гордо он себя по-научному кличет, в миру какого-то Будяшкина или Букашкина, худючего недоноска, ничего не перящего в этой крупной, полной греческого пафоса, житухе – его подрядить на работенку. За сотнягу зелени… или за полста… намарает все. В лучшем виде. В трех позициях, анфас, профиль и вид снизу.
И тогда видал умный парень на все руки Моргатый иногда благоверных жен всех этих крупняков. А он и видал, не только при параде. Да кто их не видал. Отвечаем: разве ангел какой шестикрылый, обоссавшийся от долгих пребываний на коленках. Или ленивый между ног.
– С этим все ясно, – взвизгнула «практикантка» Лизка. – Идите, сообщим.
– Эдуард, давай следующее дело, – скомандовал ломающий Главного и правда зверь Череп и протянул руку.
Откусить бы тебе ее, по шею, мельком подумал Эдик, пробуя белый ровный частокол зубов на еще не подводившую прочность, но поднялся, и сбегал, и отнес к столу шефа дельце очередного газетного сверчка. Но сам подумал: «Поглядим, покумекаем, что скажу, когда вызовут наконец к ковру великого ТОТа, метать чужую икру. Ведь позовут же когда-нибудь. Потому что мачо везде нужны».
Дальше, считаем считалку, на второе блюдо, чтобы создаться гордым мачо – что надо? На все насрать в прямом и перегонном смысле. На школу-душилку – и Эдик с лаской упомнил, как вгонял в пот бегающих и краснеющих за него – «бездаря и тухлого ленивого ублюдка», по-папкиному, – кривоногих училок, ломающих на бегу слабые каблуки дешевых, иногда дырявых туфель. А он глядел на свои чищенные домработой штиблеты и силился увидеть в них отблеск своей правильной улыбки.
Или насрать на позорную ходьбу в педагогический вузик непонятного назначения профиля, куда Моргатый-старший, упертый старыми устоями дундук, притащил его за шкирку и скинул в родителями выбранную группку таких же олухов, обкурированную щедро оплаченным, кисло улыбающимся толстой, как жопа, рожей проректором. В вузе Моргатый запомнил кучу одинаково гладких телок, одетых в разное, а потом в одно, запомнить имешки которых было тяжелее, чем кликухи барных коктейлей, а также главную педагогическую мудрость мачо – не учись, а учи других, по-своему, мачо.
А также долго нассать, поводя струей для тонкой смывки, на все остальное: визжащую у ног, залетевшую и позеленевшую перед тайным абортом очередную подружку-несушку, на пропевшую всю жизнь веселенькие страстные романсы, поющую нотации под зрелые годы мать, на самый на конец выпертого из чиновной кормушки сытенького папеньку-пенсионерщика, кичащегося старыми связями и «чистотой помыслов нашей боевой юности». Иди, сказал ему как-то Эдик, когда Моргатый-старший опять влез учить, орать про пофигизм и похеризм, а Эдик – временно скатываться – иди к своим связям и сделай нам своим двоим хорошо, а то чего ты стоишь-то, как пятак перед пенсионной кассой. Видали б вы, как глянул на законного отпрыска незаконно чавкающий с государственного корыта всю жизнь-житуху старый чиняра.
– Ваши творческие планы? – заученно выспросила комиссия, кажется, голосом дядьки-смотрящего, тусклого этого отставника с оловянными глазами и деревянным дубовым задом.
– Планов у нашего отдела громадье, – визгливо-испуганно, радужно улыбаясь под укусами пираний- комиссионщиков, пролепетала очередная писчая жертва. – Все пишут и пишут, шлют и шлют…
Эту так назывемую девушку с ляжками Фиру мачо уже углядел, шатаясь руководящей походкой по новому поднадзорному органу. Девка, увидев полного липкой силы и точно начальника, сразу все смекнула – тридцать лет, пятое цветение, все сечет влет. Заулыбалась ушами, грудью и бедрами, заводила пухлыми ножками под позорного кроя короткой юбкой. Смекнула, кто теперь в газете подкидной король. Что надо, он не забывает, мачо.
– Кто пишет, что? – сухо выдавил конкретный новый у них всех Главный редактор Череп.
– Конкретно в газету? – стушевалась Фирка. – Все пишут про все свое старое… и привычное.
– Все будем менять… и название, – противно дуя губы, взвилась Лизка, ни разу в своей богемной томной житухе вихляний ничего не менявшая. Видно, заскучала. – Предлагаю название «Время новых известий» или «Желтая лихорадка новостей».
– Елизавета Петровна, – укорил и. о. Главного Череп непутевую взбалмашную белокурую дуру-«практикантку», – это в рабочем можем порядке? Еще не решено.
– Не затыкайте мне словоотвод. С такими порядками околеешь ждать. Я вам тут не девочка, выслушивать. Попрактикуюсь месяцок, и баста. Решим тут… без шпаргалок. Нашли загадку души – газету кроить.
Это уж проверено, насчет девочки, заметил про себя Моргатый, все подтвердим на страшном суде руксостава. Когда вызовут, как действительного сочлена, а не подвывалу.
– Конкретно, девушка, – потребовала Лизка у допрашиваемой. – Темы писем, вздохов и слез пишущих девчонок, мотивы самоубийств, опись типов ухажеров. Чтобы сделать из этого конфетку-колокольчик для беспробудного увершения тиража. Давай, излагай, что сделаешь для…
– Все будет, Лизавета Петровна, – пообещал кадровик. – Будет газетка-конкретка.
– Все сбудется после чрезвычайных усилий, – добавил, вяло улыбнувшись, выскочивший, как все дубы думают, «на талантах», Череп.
Конечно, не попрешь, Череп по тиражам мастер. Его посадили тут командовать сверху, как звезду сверху дыркой на елку, а заодно баловать бездельничающих бабенок с полными багажниками бабок – почему? Могли и Моргатого Эдика рогами наставить на верхушку газеты. Но пока не времечко. Пока нужен страшный Череп, мастер тиражей и желтой журнальной славы – три офсетных глянцевых трупа оживил, вывел в денежную публику и разукрасил такими картинками и болонками, что прочитай американский скаут или еще какой косой мармон или бледная на бесчленье институтка такое – повесится на презервативе перед Белым домом. Нет, что ни говори, а пока Череп – бык-производитель желтого тиража, глянцевой попсухи и скользкой видухи. Тут пока погодить кусаться, притормозим на своем на кабриолете. А там видно будет, кому главного квакать. И тут вспомнил вдруг Эдька про лягу, которую никогда не забывал. И вспотел. Вспомнил третье – от чего появляются мачо.
А вышло, или вошло, так. Ведь, по правде, что третье главное, из чего сделан настоящий мачо. Это главное – всегда стоящее колом желание давить уклеек, если они высунули пасть из пруда. Давить смачно и сапогом, брызгая соплями, глазками, жабрами и слизью. Давить дохлых мозгляков, вечно тыкающих залитыми чернилами хилыми пальцами настоящим людям в их яркую серость и опытную необученность, душить и поливать мачей жидкостью мачо.
Ведь когда Эдик стал им, в четыре с хвостиком годика. Он стоял тогда, помнит, в песочнице с лопатой и со страхом глядел на залезшую лягушку. Жуткая и громадная ляга глядела на мачо дикими вздувшимися глазами и хотела утянуть его в пруд. Временами она то и дело орала на него громче, чем он визжал дома, когда хотел или не хотел все подряд. Эдик очень испугался и, наверное от ужаса, брызнул или накапал немного в красивые любимые джинсовые штанишки. Ляга захохотала, и он ударил ее лопатой раз и два, чтобы не издохнуть со страха. Жабина прыгнула и почти приземлилась на землистое лицо младенца, чуть промазала. Маленький мачо упал на попу. А то бы лизнула жгучей слизью его красивые глазки, которые
