– Чего фунтов? – насторожился вохр.
– Ну это ладно, – замял Мафусаил и спросил: – Пришел хорошо. А какую сейчас разрабатываешь концептуальную жилу?
– Сам ты жила, – огрызнулся вохр и обернулся к подсевшему со страха слесарю. – Я теперь… – понял, что недоумки требуют цирка, – человек-паук, клещ бандитского наркокапиталокоммунизма, – и взялся, трюхая полами плаща, бегать, прихрамывая, мимо табличек, туркая и сдвигая их. Камеры молниеносно сцапали его в объектив.
– А этот, – крикнул вохр, набегая коршуном на закрывшего голову руками слесарька. – Этот… моя добыча, тоже паучина, не хотит в наш рай взобраться и поиметь на халяву чего нет…
– Пустоты, космоса, наших парадоксом самосознания, – донеслось.
– Самоистязания хочет, до сахарной кости, – выплюнул маг Акынка, вспомнив прошлый позор. – Чтоб кожу на рожу натянули.
– Мечтает осуществить постановку Большого театра в Греции. Хор Терпсихор разрывает сознание человека-паука на лебедей раком и щуку фаршмаком, – прикинул Скирый. – Плюс старые боги грызут новых, и Зевес борется с Архистратигом за право первой ночи с либидо паука. По Петру Ильичу. Ага?! – воспалился проектом Мафусаил.
– Точно, – осторожно подтвердил работник охраны. – Самолет давай бизнес-классом, как люди. И не сухой паек. А то знаем…
– Ладно, ладно, крапленый мечтатель, – пожурил зарвавшегося паучка Гриша. – Садись по углам, послушай. А ассистент твой пока на выход, там пускай соки сосет, прислали поощрительно из-за бугров.
– Выйди-выйди, – толкнул паук слесарька коленом. – Посиди за дверкой, я скоро.
– Так движте к кончептуально зглавному зджверстфу… Что тот млади дивчина, годен на алтар прогрес распни? Или лепше други, таки як та… блади актрис брать?
Приподнялся на корточки Акынка и, путаясь глазами в подушках, сообщил:
– Прибежала дурашка ревмя. Спаси, мечется, от всех меня и мальчика Мишу. Завела себе сосуна бурого! – хохотнул акын. – Все отдам, все забирай. А чего у нее, кроме проблем и задержки? Спаси концептуально, спортсмены с железными боками хотят распять. Ну бред молочной коблы, ясно концептуально. Порошку уже не клянчит, сучара. Так я строго. Кончай, говорю, концептуально. Будешь на воскресном райке, куда сама собиралась, изображать блудницу в гробе, Марию с мандалиной. Голая в цветах, и ноги шире плеч чтобы, концептуально. А все будут плясать вакханально и плевать в тебя слюнь и камни. Ну, мелкие, щебень-гравий. Науровне амбулаторно. Ну, говорю, играй перморфанс как первое лицо, тогда лежбище тебя примет и сохранит. Отобьет от святого синклита в рожу.
– То ист прблем може, не до вяры, – скукожился пан Пшедобжски. – Джтвнэ празник, тлевиднье. Болши транслаци, гонорари… за бздура. То е надо думат ешче.
– Чего думать! – взъерепенился Акынка. – Я девку три месяца строил, дурью с руки поил, подводил к охмуриловке. Гони под роспись мильон иен, и к воскресенью девка будет загляденье, огурцом скакать. И голая, и с пупырками. А пробазланить в вашем сюре – упустим такой фольквер. Уже уперлась – в рай, в рай. Богу в душу. Все вы – туману насрете, а деловой – один… акын.
– Обсудим, обсудим, господин ХУ, – примирительно успокоил нервного мага Скирый. – Надо все же выстроить общую схему противостояния их железным объятиям… тенденцию трансцендентного осознания бытийной артикуляции в стихийной дисгармонии к парафразу слепого верительного акта распятия личного волевого онтогенеза в проклятии догматических парадигм.
– Ешь-моешь, – икнул Горбыш, тихо, на корточках, продвигаясь к выходу.
Но едва он сунул нос ближе к дверям, они хлопнули, распахнулись, и в ареопаг впорхнула замечательная практикантка, в пух и прах разряженная спонсорша и ненавистница кошачих Лизель.
– А ну пошли! – крикнула она магу ХУ.
– Куда?! – несколько испуганно бормотнул уже чуть заезженный сивка-бурка.
– Туда! На конезавод, – скорчив физиономию, капризно топнула кожаным шитым сапожком взбалмошная особа. – Жеребца твоего будем гонять в гриву.
– Что то жребец? – испуганно справился лондонский «пэр». – Руски дурак брудны?
– Которого подарю, – игриво погрозила пальцем особа, и маг ХУ тяжело поднялся с подушек, уже чувствуя на себе зубы зомби.
А вохр Горбыш за эту секунду благополучно выпрыгнул в коридор. Здесь ожидал его за дверью верный спутник, немного, правда, держащийся за бок, что объяснил цветисто получением каблуком от Лизкиных охранников, не заметив вовремя процессию и зазевамшись на корточках у дверной щели. Тут герои наши начали плутать по безбрежным помойкам, ощерившимся гипсовыми гигантами стройплощадкам и нарочно режущимся стеклом выгородкам торгово-художественного центра. Где-то под низкой балкой влепились они лбами о гипсового двуликого великана с туловом бронепоезда, одно вытаращенное на запад чело которого в бронзе было точно снято с областного памятника господину Ульянову, а другое – чугунное, с челкой и безумным взглядом под вытянутой вверх гипсовой лапой – сооружено из верха монумента, найденного солдатом-освободителем в штольнях лесной Тюрингии. Споткнулись они и об обвитый железной колючкой толстый канализационный шланг, на котором игривой надписью шутник вывел: «Газ туда, говно на зад», увидели еще, как две сцепившиеся голые, похоже, бабы, негра и белокурый, влезши в колесо, катаются по спортзалу, репетируя вопли: «Свобода земли – свобода от ношений. Гей лети матушка отец наше русь, тройка любящих птиц господних». Но поисковики срочно убрались, сунувшись, из этих зал.
Наконец в каком-то глухом углу им перегородил дорогу огромный медленно движущийся холст, пестро разрисованный… Вперед холста протиснулся осанистый мужик и крикнул:
– Завезешь в гасиенду, сволочешь на второй этаж бани – чайного домика. Не перепутай с голубятней и бойлерной. Человек покажет.
– Сделаем, Антон Антонович, в лучшем виде рембранта. Горизонты ожидания не нарушим. Самодостаточно, – отозвался дородный пухлый парень в бордовой бархатной кофте и в шляпе с павлиньим пером. – Не в первый раз, чай, инди… ферентное пространство обслуживаем.
– Смотри чтоб… – пригрозил солидный и отвалил вместе с крутящимся вокруг охранником, сжимающим, как бейсбольную биту, чушку дальней связи.
– Стой! – завопил вохр кантующим холст мастеровым в синих, оплеванных семечной шелухой халатах. – Ходу нет! Что это тащите, ваше?
– Ты кто? – удивился полезший снизу дородный автор с пламенно раскрасневшейся физией, поправляя перья на шляпе.
– Мы!.. – строго заявил вохр, оправляя кожаный плащ. – Мы…
– …с министерств культурных комуникалий мы… и образования искусств, – выпалил вдруг слесарь и поспешно отступил назад.
– Ас какого агентства? – подозрительно воззрился тип, оглядывая под плащем форменку Горбыша и мотоциклетные краги, то есть рваные бывшие стройбатовские сапоги.
– Со специального агентства расследования лиц, – освоился уже вохр. – Налоги культуре платишь, кот плешивый? С нецензурного комитета мы. На вас всех управление найдем. Твое? – и ткнул пальцем в огромную разукрашенную холстину.
– Новое теперь значит на нас… комитет, – поник рембрандт кисти и пера, умолчав о налогах. – Я разукрашивал. Ответственный заказ.
– Ну-ка, – велел вохр синехалатникам. – Подай, подай в середку. Что это ты размахнулся, эти кто такие, налоги платят?
На холстине вверху парили два огромных ангела с сиятельными лицами Антона Антоновича и Лизель, белый и черный, но выполненные не в духе Донателло с Караваджо, а в петровском уютном стиле – из ровных боковых орлиных крылышек вылезали упитанные тушки куриных бройлеров, из которых высовывались вниз птичьи ляжки. Белая тушка была чуть закамуфлирована в белый же смокинг с намеченной наградой на груди, у черной намечены же аппетитные грудки. Ангелы сплетались чуть обкорнанными крылышками. Мастер-автор все же был знатный: по голубому небу бежали белые тушки облачков, с боков косились солнце и луна.
– Это кто такие? – ткнул вохр в низ шедевра.
