его увлечься первым впечатлением…
Вскоре, слушая далее, он, к своему удивлению, заметил бы, что еврейский мозг живёт концепциями уже готовыми, причём они являются внезапно и непроизвольно, как бы приносимые сокрытым телеграфом. С этой минуты он едва ли мог бы удержаться от подозрения, что во всяком иудейском политике есть несомненный зачаток безумия. Но и засим прошло бы немало времени, пока он вникнул бы в дело вполне и признал бы, что у такого еврея сумашествие повинуется точным законам, неуклонно преследует одну и ту же цель, а в основании своём имеет жестокую, неутолимую алчность.
Более же глубокое внимание указало бы ещё и на следующую, важнейшую особенность. Соединённые тайными нитями, еврейские политики при данных условиях чувствуют и повторяют буквально то же самое; им не надо ни видется, ни сговариваться; один и тот же незримый ток влияет на них всех разом; повинуясь какому-то мистическому влиянию, они исполняют его без наивной дисгармонии.
Наконец, дальнейшее исследование различий между нормальным пониманием вещей, как его познаёт арийский гений, и еврейскими несообразностями выяснило бы, что идеи кагала в политике не только исключают возможность взвесить их, но едва лишь наблюдатель оградит себя от их пустозвонной стремительности, как они представляются ему в своём естественном состоянии неизлечимого возбуждения, неуравновешенными и несогласованными взаимно. Они переливают из пустого в порожнее, а подвижность языка разоблачает лишь умственную нищету. В заключение, прорываются наружу и другие недочёты. Интеллектуальный организм евреев не выносит глубокой вдумчивости в прошлое и в будущее; ему не дано постигать факты с их отдалёнными причинами и постепенным течением и следовать за их предстоящим развитием; у еврея нет той способности глядеть вперёд и назад, которая так метко выражалась в двойном лице бога Януса, символизировавшего у мудрых римлян политический гений; его горизонт сводится к узкой действительности; схватившись за неё, он в ослеплённой болтовне строит на этом все свои воздушные замки…
Таков же и его язык. Здравый смысл принимает здесь участие далеко не всегда, зато безумие сквозит неизменно, в большей или меньшей степени. Чрезмерность восхвалений либо азарт злословия, беззастенчивость противоречий и словеса лукавства, злорадство предсказаний, лживость доводов и осязательность нелепостей за весьма редкими изьятиями, кладут здесь свою печать, а иной раз и совершенно переполняют еврейскую речь о политике. Естественно, что пустословие этого рода нередко влияет на слушателя, как яд миазмов, которого нельзя вдыхать без головной боли и без общего упадка сил. Nihil est Judaeo miserius aut… superbius!
Что же касается обмана, то каким образом иудейский политик стал бы от него воздерживаться? Наоборот, у каждого из них есть в этом случае свой багаж: один был закадычным приятелем Гамбетты, другой вдохновлял политику Бисмарка, третий свысока повествует о таких людях, которых он и в глаза не видал. Как ведь приятно ввести в заблуждение или навязать сказку с хитро подтасованными деталями!.. В этом — двойное удовольствие: и себе самому придаёшь цену, да и над другими позабавишься всласть.
Одержимый глубочайшим предательством, еврейский политик безустанно пожирается алчностью, но не менее того мучается гордыней. Проникнутый собственным превосходством, он свысока глядит на арийский мир, говоря себе, что, если это не нынешняя, то, уже без сомнения, будущая его добыча. Разве не всё должно отступать перед ним? Да и как, владея систематизированными ad hoc способностями, располагая дарованиями, выработанными и нанизанными природой именно с целью победы, он мог бы лишиться такого владычества? Не за ним ли сокровища энергии и лабиринты коварства? Не ему ли предстоит расквитаться за вековые унижения и оправдать пророчество о всемирном господстве, пророчество, пережившее разгром Иерусалима и разрушение храма?
С такими идеями и вожделениями политика евреев не может преследовать иной цели, кроме верховенства иудейского общества над обществом арийцев, а к этой цели она должна стремиться с воинственным рвением и деловитостью ростовщика. От времени до времени, медленно и в тишине умножив и подготовив свои силы, еврейская армия трогается в поход и кидается на мировую сцену. Сокрушая перед собой препятствия, она переносится от успеха к успеху, от триумфа к триумфу…
Не следует поэтому удивляться, что политика сынов Иуды действует на арийское общество разлагающим образом, что она стремится ослепить умы, обессилить историческое самосознание, ниспровергнув веру в прошлое, по всем направлениям распространить легкомыслие и безрассудство.
“Склонность вдохновляться чуждыми национальными интересами и стремлениями, даже когда они могут быть осуществлены не иначе, как за счёт унижения собственного отечества, есть одна из важнейших разновидностей современного политического психоза”. (
С того момента, когда арийское общество вступает в одну из таких фаз, среди которых народ, охваченный помешательством, обольщаемый видениями и подавляемый отвлечёнными туманностями, убеждает себя, что всё свершившееся на его жизненном пути было только мракобесием и ложью, склоняет главу перед оскорблениями чужеземца и даже сам повторяет их, засыпает в кругу опасностей, ему угрожающих, и вожделений, его гнетущих, тогда для еврейства наступает полный простор, а уж сыны Иуды не промахнутся. В своих разрушительных атаках они сумеют обнять как самые глубокие и отдалённые устои арийского общества, так и всё, что у него есть великого в настоящее время. Религия, воинские доблести, память о знаменитых деяниях и о славной борьбе, спасшей национальную независимость, Греция и Франция, поэмы Гомера как и христианские храмы — всё будет предано поруганию. Софизм, ирония и карикатура, в стихах прозе и музыке разъедят всё своими прокажёнными струпьями.
XV. Весьма нелегко произвести анализ причин, которые делают столь гибельным прикосновение иудаизма к арийцам. Тягость опасности возникает уже из той нелепой иллюзии, которой мы страдаем по отношению к намерениям еврейства и которая обусловливается химерической идеей, будто мы в состоянии поглотить его и передать ему драгоценнейшие из наших чувств и понятий.
Однако, подобная иллюзия распространена несравненно более, чем это казалось бы возможным. Как мало людей видят еврейское общество таким, каково оно есть, с его незыблемыми принципами, с изумительной его цепкостью и связностью и с тем вечным антагонизмом, который в тайниках своего сердца питает оно к арийскому миру. Разбросанное и рассеянное во многих странах, это общество приобретает только больше единения и упорства, дабы надёжнее отделять себя от всего окружающего, причём с тем большей энергией продолжает оно жить в самом себе и единственно для себя.
Если же порой еврейство как бы желает смешаться с арийцами и допускает увлечь себя в их кругозор, то это, без сомнения, одно притворство, маска, приуроченная лишь к его же собственным интересам. Чудесно разыгрывая эту роль, еврейство иной раз влияет на арийское общество пагубным образом даже помимо своего желания: добро ведь приносят тому, кого любят и кому отдаются; ничего, кроме зла, не делают для того, кого ненавидят и презирают.
Простой и вразумительный пример может показать с очевидностью весь вред такого влияния. Стремясь захватить огромный барыш сразу, одним ударом, еврейский мозг направляет сюда все свои силы; но при этом у еврея страсть наживы имеет к своим услугам лукавство; она не ошибается и ничего не предоставляет случаю; проницательная, недоверчивая, всегда себе на уме, всегда готовая воспользоваться обстоятельствами, она идёт к своей цели верными и лёгкими шагами.
Где заведуют евреи, там вся жизнь превращается в биржу, там духовная трава не растёт.
Перед арийским иудейское общество имеет то преимущество, что представляет организацию, неизмеримо простейшую. Обладая такой совершенной устойчивостью, которая может идти в уровень разве с сохранением того или другого вида в царстве животных, еврейство не требует, как это необходимо для общества арийцев, постоянного вмешательства веяний иного, высшего порядка. Арийским обществом управляют идеи, тогда как у еврейского общества нет ничего, кроме инстинктов, но зато весьма устойчивых и чрезвычайно сильно организованных. Эти инстинкты дают еврейству полный цикл законов его деятельности, совершенно однообразной и неизменяемой на пути веков; они управляют как отдельной особью, так и целым сообществом. Посему образование человека в еврейской среде есть прямой продукт наследственной передачи, а отнюдь не результат специального и тяжёлого труда. Одна природа в обществе евреев делает то, чего в арийском мире нельзя достигнуть иначе, как чудесами искусства.
Безумно, стало быть, заблуждение арийцев, когда за лучший образец для себя они берут еврейство. Этому последнему решительно нечего делать с возвышенными целями и с идеальными добродетелями, оно не понимает их и презирает. Идеи же и доблести составляют первооснову арийского общества. Еврейское общество легко переносит известную дозу испорченности, тогда как та же доза может оказаться
