достаточной для разложения арийского общества. Не представляя никакого неудобства для евреев, некоторые виды свободы даже не служат для них предметом пользования (например, всё то, что допускает отраву алкоголем массы населения) и, однако, являются роковыми для арийцев. Наконец, в еврейской среде человек развивается из самого себя в нечто такое цельное и хорошо централизованное, чем без малейшего уклонения правит эгоизм, жгучий в вожделениях и холодный в рассчётах. С самого детства еврей умеет сосредоточивать свои действия на своём личном интересе, который, будучи для него святыней, представляет в его глазах и абсолютное, и божественное.
Таким образом, еврей — существо упрощённое и вместе с тем наделённое особой, quasi-элементарной структурой, не имеет нужды в научном образовании. Совсем иначе обстоит дело прогресса у арийцев. Для них образование есть именно та проблема, которая подлежит разрешению прежде всего; здесь требуется, чтобы каждый человек в себе самом носил могучие устои арийской цивилизации, чтобы его разум и дух навсегда восприяли печать размышлений необъятного величия и несовратимой чистоты. Задача отнюдь не в том, чтобы повернуть его назад, внедряя в него поклонение деньгам и приёмы обмана. Должно и необходимо во всём его существе раскрывать стремление к благородному и самоотверженному, небесному идеалу.
XVI. В политике жалкое подражание еврейству, быть может, ещё более чревато гибельными последствиями. Еврейское общество, строго говоря, не имеет политики. Располагая инстинктами, которых ему не надо обдумывать или приводить в теорию, уверенное, что ему никогда не предстоит уклоняться от них, оно совершенно неспособно усвоить политические концепции арийцев. Общество кочевников, запечетленное паразитизмом и эксплуатацией ближнего, как могло бы оно понять арийскую нацию и жить её историей? Вот почему иудейская политика обусловливается заимствованиями, искусственным возбуждением, припадками, меняющимися изо дня в день; она суетна и криклива, легкомысленна и лицемерна; она “потеет” нервозом, пустозвонством, сплетнями и оскорблениями.
Подвергаясь влиянию такой политики, арийское общество заражается тлетворными началами. Уже вскоре его разум омрачается, оно не узнаёт самого себя, теряет представление о законах собственного бытия; его движения становятся беспорядочными, самые коренные идеи власти и управления извращаются; слепые увлечения и внезапные порывы занимают место спокойной предусмотрительности; политическая арена становится шумным и судорожным балаганом, где неведомые маски сталкиваются при щёлканий звонких слов и хлёстких фраз… Государственные люди исчезают, и это в порядке вещей. Возможно ли какое-либо соотношение между гением арийского государственного человека и необузданного еврейского журналиста? Где заправляет этот последний, там первый не может существовать.
Не имея обыкновения останавливаться на половине дороги, природа устранила из еврейского понимания всё, что могло бы замедлить его своеобразное развитие. Двигаясь быстрыми толчками и внезапными импульсами, всегда имея предметом лишь непосредственные факты и познавая их так, как бы у них не было ни вчерашнего, ни завтрашнего, даже питая отвращение ко всякому серьёзному и глубокому разумению вещей, еврейский ум оказывается в прямом противоречии с дарованиями политическими.
В политике уже нет речи о том, чтобы одурачить покупателя или распространить панику. Увёртки и скачки торгашеского лукавства, которое ничего не видит, кроме сегодняшнего успеха и пренебрегает законами нравственности, непременно довели бы правительство до погибели. И, наоборот, в делах торговых, а особенно в тех, где преуспевает еврей, эти же качества суть его вернейшие, испытанные, незаменимые средства.
Стало быть, интеллектуальные силы политики и специальные способности, посредством которых “наживаются” огромные богатства сынами Израиля, стоят на противоположных концах диаметра; между ними такая же разница, как между величественным зданием, предназначенным служить века, и назойливо сверкающим мишурой цирком акробатов.
Да и, вообще говоря, довольно простого здравого смысла, чтобы из самых речей еврея убедиться, что политика совсем не его дело. Пропитанное торгашеством, иудейское красноречие отличается всеми сродными ему запахами. В минуты самого пылкого увлечения еврей всё-таки способен дать лишь газетную статью; его восторги пышут жаром распродажи, выгодно раздутой во всю, а от его энтузиазма несёт наёмными аплодисментами театральных клакеров; взрывы его гнева, равно как и его нередко грубые или же забавно напыщенные обиды клокочут бешенством раночного соперничества; его бесстыдное чванство и умоисступление в спорах отдают ярмарочной площадью или же задворками биржи.
Забавная вещь! Вопреки своим узкоторгашеским инстинктам, еврей охотно допускает в себе необыкновенные таланты для политической карьеры. Кто ищет его милостей, тот хорошо сделает, внимая его высоко парящим рассуждениям о мировых событиях дня, и, наоборот, чтобы ему не понравиться, достаточно уклониться от политической беседы с ним…
Не только дух толкучки кладёт свою печать на всю еврейскую политику, но гешефты всякого рода неизменно присутствуют и размножаются за её кулисами или, лучше сказать, этот биржевой дух никогда не бывает более длительным, чем в тот момент, когда, расширяя поле своих операций, политика позволяет ему проникнуть в самое сердце государственной жизни. Тогда владыка тайн правительственных и уже ни мало не опасаясь боязливой юстиции, он может спекулировать с полной свободой. Обетованная земля в его руках, остаётся собирать жатву.
XVII. Вопреки, однако, всему изложеному, бывают в истории странные, болезненные периоды, когда по закону контрастов арийцы даже в Европе, а в настоящий момент именно в России, подвергаясь затемнению разума, как бы начинают верить в возможность перерождения еврейства… Следующая стадия этой мании отражается в приписывании иудаизму даже таких достоинств, которые противоречат самой природе. Наконец, в своей кульминации это патологическое явление идёт уже в сопровождении симптомов изумления перед дарованиями сынов Иуды и завершается чуть не обожествлением их гениальности…
Нетрудно представить, какие arrogantia Judaeorum извлекает отсюда барыши и как она понимает свободу. Возьмём, к примеру, хотя бы один, но зато свежий и даже опереточный факт.
Происходящие теперь выборы в Парижский городской совет обнаружили, что в самом центре Парижа, в квартале Сен-Жерве, образовалось настоящее жидовское гетто. Около сорока тысяч сынов Иуды, приобретших французское гражданство, живут там совершенно обособленной жизнью, не зная ни законов, ни языка приютившей их страны, и, тем не менее, пользуясь теми же избирательными правами, как и сами коренные французы. Вышло это обстоятельство на свет случайно. Один из кандидатов в муниципальные советники, жид и социалист Майер, расклеил по кварталу свои афиши, отпечатанные на жидовском языке, так как иначе никто из избирателей этого квартала не мог бы их прочесть. Все французские газеты страшно возмущаются таким небывалым ещё цинизмом, чтобы так открыто примазывались чужеземцы к управлению страной.
Но если жидовский язык признаётся чуть ли не равноправным с государственным, то нечего удивляться тем преследованиям, каким подвергаются христиане. Действительно, не раз приводимы были примеры слепой и бешеной ненависти жидо-масонского правительства ко всему, что носит хотя бы тень монашеского или духовного облика. А на днях парижский суд дал ещё новый характерный образчик.
По закону была распущена община монахинь-сестёр милосердия. Четверо из них поселились вместе, и когда две сестры заболели, другие две ухаживали за ними. Этого было достаточно, чтобы их привлекли к ответу “за восстановление распущенной общины” и всех четырёх приговорили к наказанию.
Но, относясь так к монахиням по должности, сами же главные гонители иначе смотрят на их деятельность, когда дело касается их лично, как частных людей. Например, ещё недавно, сообщает “Eclair”, бывшему председателю совета министров Клемансо предстояло произвести сложную и опасную операцию в прямой кишке. Он потребовал, чтобы его отвезли в больницу на улице Бизэ. Когда ему заметили окружающие, что там весь персонал сиделок и фельдшериц — монахини, не шокирует ли его это, Клемансо отвечал:
Увы, арийское общество, надо признать, умудряется доводить свои психоз до конца. Увлекаясь евреем, оно до некоторой степени становится влюблённым в него. Еврей начинает производить впечатление человека более развитого, более полного и совершенного, нежели другие люди. Его ум очаровывает, а голос опьяняет. Ещё немного и общество будет прислушиваться только к этому голосу. Но под гармонией лести и нежностью ласк оно услышит скрежет ненависти, подметит отталкивающий цинизм. Тогда оно
