породистым ногам, высоким икрам. Резким движением, словно повинуясь внутреннему порыву, она обеими руками подхватила свои многослойные юбки, взметая их и кружа, как будто боролась с могучей и темной силою, сжигавшей ее тело; она била оземь своими босыми подошвами, вытягиваясь после каждого удара, как если бы стремилась втоптать обитавшую в ней боль в землю. Затем она воздела руки ввысь, и к танцу ног прибавились движения плеч, щелкали кастаньеты, она поводила головою то в одну сторону, то в другую, буйные кудри падали ей на лицо; не замечая никого и ничего, полностью пребывая в трансе, она взывала к небу. При виде смоляных вьющихся волос, блестевших от пота у нее под мышками, женщины краснели от стыда, мужчины — от желания; одержимость ее пляски заставляла думать о другой одержимости, ибо так она обнажала свое тело, эту потную плоть с укромными завитками волос, влажную и пламенную, созданную для любви. Танец увлекал ее все сильнее, она кружилась, кружилась, кружилась, уже ее собачонка, жадно глотая воздух, обессилев и не двигаясь, глядела на свою хозяйку, в горле у зрителей пересохло, а цыганка все не останавливалась. Внезапно она изогнулась так, что голова ее оказалась между коленями, а волосы коснулись земли, и замерла на мгновение в этой позе; зрители не знали, чего ожидать теперь, но она медленно выпрямилась и с достоинством поклонилась. То была уже другая женщина, спокойная, надменная, без малейшего следа усилий, усталости и необходимости перевести дух. Лишь несколько несмелых хлопков нарушили наступившее молчание.
Гаспар, не размышляя, переступил через разложенные на земле ленты, которыми она огородила свою территорию, схватил ее за плечо и шепнул на ухо:
— Пойдем, я хочу тебя.
Она высвободилась сухим движением плеча и как ни в чем не бывало принялась обходить зрителей со своим бубном. Когда она вновь оказалась перед ним, Гаспар протянул ей кошелек, полный золота. Она взяла, достала оттуда монету и вернула ему кошелек.
Он снова приблизился и глухо повторил:
— Пойдем, я хочу тебя.
Она скользнула к нему и окинула долгим взором; она внимательно разглядела его красивый рот, густые черные кудри, тонко изогнутые брови, белую крепкую шею, потом снова посмотрела ему прямо в глаза и, прежде чем он успел что-нибудь сообразить, влепила ему крепкую пощечину.
Он замер как вкопанный. Она рассмеялась, и это причинило ему боль. Опомнившись, он успел лишь заметить пеструю юбку, исчезавшую за углом дома, и собачонку, весело бежавшую следом.
И тогда Гаспар влюбился. Он часами бродил по улицам, целый день думая лишь о ней. Сен-Мало очень грустное место, когда ты любишь, а тебя — нет.
Назавтра он снова пришел на Архиепископскую площадь. Она опять танцевала там. Он был восхищен. Когда она обошла зрителей со своим бубном, он не дал ничего и продолжал глядеть на нее, даже после того, как все уже разошлись. Тогда она подошла и снова дала ему пощечину.
И он понял, что именно этого ждал со вчерашнего дня.
Он пришел и на следующий день.
Ее не было. Он ждал, ничего не понимая. Как? Неужели он утратил способность являть ее по собственному желанию? Ему надо было как следует сосредоточиться…
Он резко повернулся и покинул площадь. Миновав городские ворота, он пошел прямо через поля. Свежему ветру не удавалось остудить огненный обруч, сжимавший ему виски. Ноги сами привели его к церкви Святого Амвросия, и он, словно против воли, вошел в маленькую круглую часовню, затерявшуюся на холме под голубым и диким небом.
И тут, первый раз в жизни, он, сам не отдавая себе отчета, взмолился к Богу. Он признал Творца и вознес Ему долгую молитву, полную искренности и отчаяния; впервые в жизни ощутил он себя малою песчинкой в бесконечном пространстве, он молил о помощи, словно один из многочисленных смиренных грешников, населявших бретонскую землю.
Долго ли он молился? Была ли услышана его молитва? Когда он, открыв глаза, повернулся к соседнему приделу, он увидел коленопреклоненную и горячо молившуюся черноглазую цыганку.
Так, значит, его власть была ему возвращена!
Она поднялась с колен и улыбнулась ему. Они мирно вышли из часовни.
Она уселась на камни, лицом к морю; он устроился рядышком. Они вместе наблюдали за игрой ветра с волнами, все катившимися и катившимися к берегу. Ветер свистел вокруг и, казалось, что-то говорил.
— Дай, — сказала она, — я узнаю твою судьбу.
Она взяла его ладонь безо всякой нежности и долго в нее вглядывалась. Потом внезапно вздрогнула, побледнела, дыхание ее участилось. Она резко отбросила его руку и вся ушла в созерцание горизонта.
— Ты скоро умрешь.
Она очень спокойно произнесла эти слова; он же был так счастлив видеть ее рядом, слышать ее голос и знать, что она обращается к нему, что не осознал их смысла.
Тогда она медленно повторила:
— Ты скоро умрешь.
Он наконец понял и рассмеялся. Он хохотал громко, долго, во все горло. И проникся нежной жалостью к ней, бывшей одним из его творений — и заявлявшей ему, своему творцу, что он скоро умрет. Вот уж поистине забавно! И все же, покуда он смеялся, ледяная дрожь пробежала у него по спине; ветер проник сквозь его одежду, и Гаспар понял, что голоден, что ему холодно, что он устал, и вдруг почувствовал себя тоже хрупким и уязвимым. У него закружилась голова.
Ее рука легла ему на плечо.
— Ты скоро умрешь, но и я умру тоже, еще раньше тебя.
Она сжала его очень крепко, словно в порыве страсти, хотя глаза ее горели ненавистью. Гаспар вновь обрел ясность мыслей:
— Нет, ты не умрешь. Если я захочу, ты вообще никогда не умрешь.
Он хотел было объяснить ей, что сам является первопричиной и источником мира, что все предметы и люди находятся в его высочайшей юрисдикции и что лишь ему одному принадлежит право окончательного решения, но ему недостало решимости, и он даже испытал какое-то неясное смущение, похожее на стыд.
— Это слишком долго объяснять, — трусливо заявил он.
Она бросила на него взгляд, исполненный надежды, но мгновение спустя чело ее вновь омрачилось, и она упрямо сказала:
— Что написано, то написано.
— Да где же это написано?
— На твоей руке, на моей руке.
Гаспар посмотрел на свою руку и вдруг испытал чувство ужаса. Сейчас это была не рука, а огромный мясистый паук, и на покрасневшей от холода коже там и сям торчало несколько волосков, и зрелище это показалось ему отвратительным, в нем было что-то непристойное. Дрожа от холода, ослабев, он прикрыл отяжелевшие веки, и тут внезапно тело его наполнилось теплом.
Это цыганка прильнула к его губам, языки их сплелись, она опрокинула его навзничь и обрушилась на него всею тяжестью своего тела. Гаспару почудилось, что земля разверзается под ним.
И тотчас же снова холод. Он открыл глаза: цыганка убегала вдоль берега и была уже далеко.
— Куда ты? — крикнул он.
Она не ответила, но, обернувшись, махнула рукой в знак прощания.
— Когда мы увидимся?
Он кричал изо всех сил.
Она пожала плечами и указала на небо.
— Давай условимся, когда, прошу тебя, не будем полагаться на случай!..
— Случая не существует!.. — прокричала она в ответ.
— Естественно, не существует!..
Она бежала так быстро, что мгновение спустя уже скрылась среди скал.
Прошло три дня. Три дня, в течение которых цыганка не показывалась. Три дня, преобразившие Гаспара навсегда.
