— У меня, кстати, тоже.
— Это естественно. Пошлите мне записку, когда соберетесь зайти. Я постараюсь быть здесь.
Я встаю и протягивая ему руку через письменный стол. Он с трудом высвобождает из своей слишком широкой манжеты крошечные стариковские пальцы, и мне чудится, что я касаюсь чего-то очень сухого и ломкого, готового вот-вот рассыпаться в пыль. Уже у самого порога на меня вдруг накатывает тоска. Я возвращаюсь к нему.
— Удастся ли нам когда-нибудь еще что-нибудь выяснить?
Он утомленно вздыхает. Кажется, я произвел на него впечатление человека не особенно умного.
Он устремляет взор прямо мне в глаза, и я не в силах больше отвернуться, череп мой словно стиснут каким-то обручем. Старик выговаривает слова медленно, внятно и почти злобно, в полумраке это даже пугает:
— Вы не найдете Гаспара там, где ищете. Не надо блуждать, не надо рыться на чердаках, в архивах и библиотеках. Не растрачивайте себя попусту. Возвращайтесь домой. Закройтесь там. Думайте. Не ищите в мире зримого то, что незримо.
Эта речь лишает его последних сил. Он смежает веки. Он отпускает меня. Я все еще не понимаю. Он слабо кивает мне:
— Прощайте. Я исчезаю.
Вновь я оказываюсь в темном коридоре.
Выйдя на лестницу, я вдруг понимаю, на что была похожа эта квартира: на мою собственную. То же расположение комнат анфиладой, с кабинетом в глубине, этакая квартира-близнец, только пустая.
Забавно…
Дверь за мною затворяется сама.
Вернувшись домой, я тотчас занялся содержимым красной папки и обнаружил поразительный текст. На чердаке бретонского замка, закрывшись от всех, отгородившись от всего мира, наедине со своими сомнениями и мощью своего разума, Гаспар сумел развить эту неслыханную метафизику, которую случай и попечение неведомых сил сохранили для меня, — метафизику Бога.
Бог выглянул в окно и спросил себя, зачем он все это сделал. Зачем эти плащи и шляпы, бесконечно снующие туда-сюда? Что мне за дело до мужчины, который там смеется, или до женщины, которая сгибается под своею ношей? К чему мне эта мостовая, и эта лужа, и эта груда отбросов, и эта грязь? Для чего этот старик, для чего это дитя?
Действительно, зачем я все это сделал?
Каков я был прежде? До того, как сотворил Землю и людей? Когда был по-настоящему один?
Не помню; воспоминанья мои начинаются вместе с миром.
К несчастью, самого себя мне было недостаточно.
Я не мог поступить иначе, нежели создать мир.
Коль скоро Бог достоин быть Богом, Он не довольствуется самим собою, Он делает больше, чем Он сам: Он творит. Поскольку Он всемогущ, Он может это сделать; поскольку Он благ, Он это делает. Пользуясь властью и следуя долгу, Абсолют действует и щедро распространяет себя.
Я этого хотел, я должен это помнить.
Странно, что мне потребовалось несколько лет, дабы осознать, что я — Бог! Между тем все необходимые элементы давно уже были у меня в руках…
Я пришел к мысли, что я один во всем мире и причина всего, путем простого рассуждения. И однажды я сформулировал, что существо, наделенное подобною властью, может именоваться только Богом. Запоздалое крещение.
Они вопрошают себя, зачем они существуют…
Счастливые люди! Я могу ответить на их вопрос. Они существуют только затем, что мне так заблагорассудилось. Я — их Бог!
Но мне на этот же вопрос никто не дает ответа…
Один лишь Бог не ведает, откуда Он взялся.
Бог от рождения — сирота.
Я не мог произойти кроме как от самого себя.
Быть обязанным своим происхождением самому себе или ничего не ведать о собственном происхождении — разве это, по сути, не одно и то же?
Прозрачность невидима. Как и темнота.
Верить — да, но во что?
Я не принимал решения быть. Ибо для того, чтобы принять решение быть, надо было уже быть; это отодвигает задачу, но не решает ее.
В моей концепции — Абсолюта — уже заложено бытие, но я этого не хотел.
Я первопричина самого себя, но независимо от моей воли или, скорее, против моей воли.
В конечном счете Бог не хотел ни самого себя, ни мира. Но это должно было произойти с Ним… по необходимости. Может ли считаться воля по необходимости — свободной волей?
О безумцы, о муравьи, поистине вам не о чем сожалеть! Насколько же легче быть всего лишь человеком! Положение Бога предстает предо мною наихудшим из всех узилищ…
Я создал их. Почему же они причиняют мне страдания?
Они несовершенны, ограниченны, конечны. Бог по необходимости оказывается в скверном обществе.
Почему мои созданья порою противятся мне и почему они делают совершенно не то, чего от них хотел бы я?
Два решения представляются мне возможными:
1. Либо, в своей безграничной благости — и это весьма похоже на меня, — я действительно создал их по своему подобию, наделив некоторым пространством для действия, независимостью и автономностью, что в совокупности можно было бы назвать свободою.
2. Либо они свободны только внешне, а по сути это я управляю ими по собственному замыслу или плану, который пока еще неясен мне самому и который однажды мне предстоит постигнуть. Я делаю больше, нежели сам отдаю себе в том отчет, — эта мысль часто приходит мне в голову.
Что ж, в обоих случаях всему находится объяснение, их маленькие дерзости не подвергают опасности мою концепцию.
Мир… О, как же мне надоела эта похлебка! Я более не в силах ее переваривать, это отрава, зараза. Где ты, чистый воздух Абсолюта, жизнь, в которой не было бы никого, кроме меня и меня…
