Павлик замер. Немцев он не видит, но слышит их дыхание. Ему кажется, что он чувствует на себе, их тяжелый взгляд.
— Последние три вагона отцепите. Паровоз потянет их к Эрделю.
Уходят. Шаги постепенно замирают.
Часто в минуты смертельной опасности самый слабый человек становится сильным. Павлик с лихорадочной поспешностью схватил Жаннетту на руки и понес ее к выходу. Выпрыгнув из вагона, он взвалил девочку к себе на спину и перебежал через железнодорожное полотно. Но и там было опасно. Рядом, по дороге, неслись груженые машины, расхаживали часовые в касках. Оставался один выход: незаметно спуститься с насыпи и пересечь шоссе.
Дойдя до обочины дороги, он остановился, перевел дыхание и пошел дальше. Он брел в темноте, наугад, брел в неизвестность. Но тревожило его другое: он чувствовал, что выбивается из сил, а положить больную на мокрую землю не хотел. Сгибаясь под тяжестью ноши, он шатался. «Еще немного. Чуть-чуть. Досчитаю до ста и тогда передохну», — старался он ободрить самого себя.
Теплое дыхание Жаннетты согревало его. «Как бы мне ни было тяжело, — думал он, — но я ее не оставлю, донесу до места». До какого места? Где их ожидало безопасное место? Кому было дело до украинского паренька и французской девочки?
Начался подъем. Идти вверх по скользкой почве стало еще труднее. Жаннетта, к которой изредка возвращалось сознание, требовала, чтобы он ее опустил на землю.
— Ты устал, опусти меня, — умоляла она его. — Я полежу, а ты отдохнешь. Прошу тебя… Мне уже лучше, я сама…
— Ладно, — согласился Павлик, — только не садись, простудишься.
Он осторожно опустил ее. Но стоять она не могла, зашаталась. Павлик успел вовремя ее подхватить.
— Сядем здесь, — указал он на поваленное дерево. Тут сухо.
Едва они сели, их начало клонить ко сну. Жаннетта положила голову на плечо Павлика.
Между облаками блеснул изумрудный луч. Вслед за ним выплыла полная луна. Она залила землю мягким светом. Павлик огляделся. Из темноты выступали контуры станции. Эшелон, из которого они только что выбрались, издали казался медным. Над ним, за насыпью, раскинулись розоватые, точно высеченные из светлого гранита, домики. «Там живут французы, но это далеко», — с тоской подумал Павлик.
— Жаннетта, вон там совсем близко лес. Пойдем, — предложил он, не будучи уверен, сможет ли сам подняться…
— Все! — с облегчением вздохнул Павлик, опустив Жаннетту на землю.
Лес оказался буковым. Он встретил ребят тишиной, неподвижностью.
4. Голод и жажда
Проснулся Павлик поздно. Первое, что бросилось ему в глаза, была улыбка Жаннетты. Она смотрела на него ясными, приветливыми глазами.
Солнце уже стояло высоко в небе, а здесь царил глубокий сумрак. Но вскоре Павлик увидел светлые блики, пробивающиеся сквозь густые кроны буков. Тут и там виднелись стебельки пахучего ясменника, заросли черемши, герань. А чуть подальше, там, где расступался лес и начиналась светлая опушка, на низеньком кустике сидела лимонно-желтая, с черной головкой птичка.
Мучительный голод, казалось, вытеснил все переживания, связанные с побегом и убийством Круппке. Павлик теперь думал только о том, как бы поскорее разыскать безопасное место и предпринять вылазку за пищей.
Он встал.
— Куда? — спросила Жаннетта.
— Я сейчас же вернусь, — сказал он.
На опушке леса, росли кусты шиповника, бузины, жимолости — волчьи ягоды. Чуть поодаль вился небольшой ручей, местами поросший тростником. В стороне темнела кленовая рощица. «Как у нас под Пятихатками»; — подумал Павлик, внимательно всматриваясь в даль. Больше всего его удивили белокорые березы. «Неужели это Франция? — усомнился он. — А может быть, эшелон с боеприпасами повернул на Украину?» Точно такие живописные места встречались ему, когда он с дедушкой угонял колхозные гурты в глубокий тыл. Однажды на лесной дороге их нагнала воинская часть. Саперы. Командир с кубиками на петлицах, шедший во главе колонны, обернулся. Этот военный с белыми как лен волосами и синими глазами был так похож на его отца! «Воюем?» — спросил сапер деда, усмехнувшись. «Воюем, сынок». — «На Харьков?» — «На Харьков», — ответил дедушка. Внезапно началась бомбардировка, а когда растаяла завеса дыма и пыли, Павлик увидел, что военный с кубиками на петлицах лежит на дороге, убитый осколком бомбы…
Но сейчас не время предаваться воспоминаниям. Усилием воли Павлик заставил себя думать о том, как и где раздобыть кусок хлеба. Он понимал, что Жаннетта без еды не выздоровеет. Да и сам он обессилел от голода. Малейшее движение вызывало у него усталость. «Сколько дней человек может прожить без еды? — спрашивал он себя. — Еще один день, два, и конец, не сможем двинуться с места».
Одну попытку утолить нестерпимый голод Павлик сделал еще накануне. Он наелся листьев и незрелых плодов, сорванных ветром с буковых деревьев.
Долго пришлось разжевывать эту твердую, горькую массу, пока она стала мягкой и ее можно было проглотить. Сразу затошнило, потянуло на рвоту. Желудок обмануть не удалось. Вдобавок еще сильнее захотелось пить. Жаннетта тоже просила воды.
Вода была близко. На лугу, метрах в трехстах. Но Павлик боялся идти к ручью. Издали он видел, как немцы палили из ружей по тростнику. Они, видно, охотились за какой-то дичью. Правда, стрельба давно прекратилась, но Павлик не был уверен в том, что немцы ушли.
К ручью ом не шел, а полз. Так было легче и безопаснее продвигаться. Длинные ветви ив, густая трава прятали его от постороннего глаза. Он часто останавливался, прислушивался, направляя в разные стороны дуло пистолета. Слева, где начинался спуск с холма, слышались отрывистые гудки паровозов, лаяли, собаки, перекликались петухи. А справа тянулась роща, над которой возвышалась каменная ветряная мельница. Ее крылья, сложенные крест-накрест, вращались лениво, вяло.
Вот и ручей. Чистый, прозрачный, как кристалл… Тут Павлик спохватился, что ему не во что набрать воду. Что же делать? В чем он принесет Жаннетте напиться? Ведь ради этого он сюда приполз. В берете? Вода уйдет. Может быть, на берегу что-нибудь найдется?
Он бродил по берегу, искал. А вода манила его к себе. «Напьюсь, а потом буду искать», — решил Павлик и, спрятав пистолет за пазуху, прильнул к воде. Он пил и никак не мог напиться. Понимал, что нельзя столько пить, но не мог оторваться.
— Хенде хох! — раздалась над головой Павлика тихая команда. — Хенде хох![4]
Павлик не успел выхватить пистолет. Перед ним стоял высокий, заросший бронзовой щетиной немецкий унтер-офицер с направленным на него автоматом. Павлик рванулся было в заросли тростника, но крепкие пальцы вцепились в его руку.
— Ловкий какой! — засмеялся унтер-офицер. — Кто тебе позволил воду пить? Говори!
Павлик боялся взглянуть немцу в лицо. Неужели все пропало? «А зубы? — мелькнула у него мысль. — Если их вонзить в эту сухую, узловатую руку?»
Лицо унтер-офицера исказилось от боли. Немец отдернул руку. Однако удрать Павлику не удалось. Унтер-офицер уставил в него дуло автомата.
— Кусается! Подумаешь, герой! — сердито буркнул унтер-офицер, но под его насупленными бровями смеялись добрые глаза. — Я с тобой, змееныш, рассчитаюсь. Отвечай, кто ты такой, бельгиец?
«Бельгиец? Почему бельгиец?» — удивился Павлик. Он вспомнил наставление Жаннетты: «Хочешь, чтобы никто тебя не узнал, — притворяйся немым, мычи. Такого всякий пожалеет».
