— Чего молчишь? В последний раз спрашиваю: кто ты? Партизан?
Павлик взглянул на унтер-офицера спокойно, невозмутимо.
«Мальчик, видно, немой», — решил немец, и его глаза затуманились.
— Иди-ка сюда, дружок. Я пошутил…
Павлик, недоверчиво поглядывая на дуло автомата, медленно отступал назад.
— Не бойся, малыш, стрелять не буду. Осторожно-там болото!
Рывок, и Павлик скрылся в густых зарослях.
— Стой, утонешь! — крикнул унтер-офицер и, сбрасывая сапоги, кинулся вдогонку. — Утонешь, говорю!
Павлик не поверил в доброту немца. Сквозь сухие стебли он начал целиться в его грудь. Нажал на курок. Осечка. Патроны отсырели во время дождя. Он снова прицелился — и снова осечка… А унтер- офицер, стоя по грудь в воде, продолжал кричать: «Дальше не иди — утонешь, утонешь!» «Почему он не стреляет? — не понимал Павлик. — Может быть, он действительно боится, что я утону? Он какой-то странный. Немцы аккуратные, выбритые, а этот весь зарос и… и почему-то все время испуганно озирается по сторонам?»
Глава пятая
1. «Странный» немец
«Даже ребенок мне не верит. Все меня боятся, видят во мне разбойника с большой дороги. Боже мой, Рихард Грасс, лудильщик из Цвиккау, стал пугалом! И хозяева, у которых я жил, косились на меня, встречали с таким нескрываемым презрением, что я не мог смотреть им в глаза. При чем здесь Рихард Грасс? Ведь я не добровольно пошел к Гитлеру. Разве моя вина, что на меня напялили мундир и сказали: «Ты защитник рейха»? Но ведь я немец. Теперь каждый немец заслуженно носит клеймо преступника».
Ровно год назад его товарищ по роте Бруно Гоммель ушел к бельгийским партизанам. Он звал Рихарда Грасса с собой. «Хватит, — сказал Бруно. — Все нутро у меня перегорело». Грасс не пошел. Почему? Не пошел, и все!
Грасс с ужасом взглянул в сторону тростника.
— Малыш утонет, — проговорил он вслух и двинулся вперед.
Чем дальше Грасс отходил от берега, чем гуще становились заросли, тем труднее было вытягивать погружающиеся в болото ноги. Но Грасс не останавливался. Мысль о том, что из-за него погибнет ребенок, гнала его вперед. Топь начала засасывать его грузное тело. Чтобы сделать хотя бы одно движение, надо было уцепиться обеими руками за крепкий стебель, напрячь все силы. Он надеялся спасти немого мальчика, но его нигде не было видно. Нигде. Неужели утонул?
— Эй-эй! — продолжал поиски немец. — Где ты? Выходи, не трону!
Неожиданно вблизи послышался крик. У Рихарда Грасса мороз пробежал по коже: «Это кричит немой мальчишка. Он тонет…»
Грасс долго искал Павлика, но безуспешно. Он возвратился на берег разбитый, подавленный. Его мучила совесть. «Зачем я напугал малыша? Он погиб из-за меня, — думал Грасс. Чем я теперь лучше гитлеровцев?» Немец Невольно вспомнил фельдфебеля Макса Шнейдера и отчетливо представил себе, что бы тот сказал, услышав о происшествии у ручья. «Рихард, — сказал бы Шнейдер, — ты не солдат, а баба. Есть о чем плакать — мальчуган утонул! Ха-ха-ха! Я, мой друг, этих клопов в России тысячами расстреливал, а в одном городе под Киевом более ста штук живыми в Днепр загнал».
Рихард Грасс сжал кулаки. Как он ненавидит Макса Шнейдера! В этом гнусном типе соединились все «качества» гитлеровского молодчика: подхалим, трус, доносчик, мародер, убийца. Это он ночью ворвался в дом местного железнодорожника и расстрелял мать троих крохотных детишек за то, что она вовремя не вышла на уборку снега, на расчистку путей. Тогда, именно в ту ночь, Грасс раз и навсегда порвал со Шнейдером и подобными ему гитлеровцами. Он ушел в лес, в пещеру, и вот уже пятый месяц живет дикарем. Он рассчитывал, что вскоре придут американцы, англичане, но они не торопятся. Спасибо бельгийцам, что поддерживают куском хлеба. Какой-то крестьянин, увидев его в рваной одежде, принес ему новый мундир унтер-офицера.
Грасс поднялся на опушку леса. Еще раз взглянул на извивающийся в тростнике ручей, глубоко вздохнул и ускорил шаги. Вскоре остановился, замер: впереди шел мальчик. Тот самый малыш, который скрылся в болоте. Он ступал медленным, осторожным шагом, так как боялся пролить воду из консервной банки.
— Жив! — вырвался у Грасса радостный крик. Ноздри его крупного носа раздувались, глаза весело блестели. — Жив!
Мальчик настороженно оглянулся по сторонам и, никого не заметив, спокойно продолжал свой путы Грасс, прикусив нижнюю губу, тихо последовал за ним.
Крик, который так перепугал Грасса, действительно издал Павлик, Проделав этот «номер», Павлик спокойно выбрался на берег и после долгих поисков нашел помятую банку из-под^ консервов, Набрал в нее воды и отправился в лес. Только там он^ облегченно вздохнул.
В лесу по-прежнему стояла тишина, полумрак. Но у Павлика было отличное настроение. Шутка ли, вторично попасть в руки немца и удрать! Здорово же он надул вислоухого гитлеровца! А тот сразу всему поверил. И что Павлик немой, и что утонул. Жаннетта умница. Хорошая девчонка! С такой не стыдно дружить,
тихо замурлыкал под нос Павлик.
Вот они, эти знакомые кусты шиповника! А вон и Жаннетта! Она лежала на спине, глядела в небо. Услышав его шаги, медленно повернула к нему голову.
— Принес? — взглянула она на банку с водой и улыбнулась.
Павлик помог ей напиться. Она выпила всю воду, затем с досадой посмотрела на пустую банку.
— Нашел банку — принес в банке… — сказал Павлик в свою защиту. — Жаннетта, нам придется уйти глубже в лес. Дорога тут проходит совсем близко…
Девочка Устало покачала головой:
— Не могу, Павлик.
— Я тебя перенесу, — наклонился мальчик к Жаннетте, поправляя упавшую на ее глаза прядь волос, и попробовал ее поднять, но ему это не удалось. Он окончательно выбился из сил.
— Не надо, Павлик…
Все это слышал и видел стоявший почти рядом, за деревом, Грасс. Сердце его леденело от ужаса. «Бедные дети!» — подумал он и вышел из своего укрытия.
Павлик оторопел.
— Не бойтесь, — сказал немец ласково.
В лице Павлика не было ни кровинки.
— А я думал, что ты утонул, — добродушно улыбнулся ему Грасс. — Думал, что грех взял на свою душу, — объяснял он, жестикулируя своими большими руками. — И глуп же ты, скажу тебе, мальчишка! За кого меня принял? За кого? Сам видишь, кто я: дикарь. В пещере живу, от своих прячусь… — Морщины, пересекающие его лоб, углубились. — Крапива, дружок, везде растет — разные, значит, немцы бывают. Ты,
