одеяло…» Художник медленно поворачивает голову, улыбается. Потом вдруг хватает кисть и слегка ударяет девочку по носу. Все смеются. Жаннетта, отскочив назад, бросает ему: «Вам, маэстро, не картины рисовать, а крыши мазать»…
В карцере вдруг стало тихо. Крысы прекратили возню, исчезли. Девочка приподняла голову и наклонилась вперед. Прошло еще несколько мгновений, и сверху, с улицы, донесся какой-то шорох. Вслед за ним послышался тихий, торопливый шепот:
— Жан-нет-та! Жан-нет-та…
Кто ее зовет? Ночью!
В карцер донеслось прерывистое дыхание:
— Жан-нет-та..
Мальчик! Кто он, этот смельчак?
Жаннетта сорвалась с места и подбежала к окну.
— Кто это? — с тревогой в голосе спросила она.
— Я…
— «Я»! Кто это «я»?
Никто не ответил.
В решетку просунулась рука. Она казалась прозрачной, целлулоидной. На каменный пол что-то упало. Осторожные, едва уловимые удаляющиеся шаги…
Жаннетта стояла как зачарованная. Губы ее вздрагивали. Кто из мальчиков, спрашивала она себя, отважился на такой смелый поступок? А что это в бумаге? Она быстро нагнулась и задеревеневшими от холода пальцами развернула пакет. Два куска хлеба!
Утром, когда в подвале стало немного светлее, она нашла на полу не замеченную ночью записку, переданную вместе с хлебом. Записка была написана на французском языке, пестрела орфографическими ошибками, но девочка сразу поняла ее смысл. «Жаннетта, ешь на здоровье. Бумажку порви. Новенький», — быстро прочитала она.
4. Доносчик
Днем третий взвод отправился на стрельбище. Проходя мимо карцера, Павлик услышал веселый голос, бойко распевавший французскую песенку:
— Вот дура, распелась! — сердито буркнул шедший рядом Бородавка. — Она всегда одну и ту же песню тянет. Думаешь, ей там весело? Как бы не так! С голоду, говорят, всех крыс пожрала, хи-хи-хи!
— Замолчи, пиявка, а то я тебе физиономию расквашу! — погрозил Павлик кулаком и со скрытым торжеством перевел взгляд на Витю Беляева.
Только один Витя знал, что произошло ночью. Жаннетта поет оттого, что сыта, оттого, что приобрела смелого, надежного друга. Но тут же Павлик подумал: «Подвиг какой! Кусок хлеба передал в карцер! Даже минуты не постоял у решетки — побоялся. Трус! В следующий раз передам ей больше хлеба и буду стоять до тех пор, пока Жаннетта сама не скажет: «Уходи, Павлик. Тебя увидят с вышки. Уходи, слышишь?»
Прошел еще день. Ночью, примерно за час до рассвета, Павлик быстро оделся и выбрался в длинный, слабо освещенный коридор. Здесь его охватил невероятный страх. Витя Беляев предупредил, что сегодня дежурит фельдфебель Круппке, который никогда не спит во время дежурства. Он всю ночь бродит по коридорам, заглядывает в комнаты и, как охотничий пес, слышит малейший шорох.
Но вокруг было тихо. Замок спал. Волнение Павлика улеглось, и он спустился на первый этаж. Пробравшись через освещенную синей лампочкой лестничную площадку, он взялся за ручку двери, но тут же застыл на месте. Его напряженный слух уловил отдаленный шепот.
— Вчера он тоже куда-то уходил, босиком. Проснулся, вижу — его нет… — послышался сверху взволнованный пискливый голос.
— Ясно, воробей. Иди спать, — ответил бас.
Павлик замер. Он растерялся: что делать дальше?
Выскочить на улицу? На шум немедленно прибегут часовые. Вернуться назад? Наверху Круппке. А главное — куда девать хлеб, спрятанный за пазухой? Если однорукий обнаружит хлеб, то сразу поймет, кому он предназначен, и тогда Жаннетту совсем замучают.
Круппке бежит вниз по каменным ступеням. Он грохочет тяжелыми сапогами, как подкованная лошадь. Что делать? Что делать? Павлик не находит выхода из положения. Он в капкане. Еще минута — его поймают с поличным. Он весь сжался, втянул голову в плечи. Никогда ему еще не было так страшно. И вдруг его осенила счастливая мысль. Он овладел собой, поборол страх и, кинувшись вправо по коридору, начал стремительно подниматься по боковой лестнице. Хлеб он зарыл в ящик с песком, стоявший у двери третьего взвода. Не прошло и нескольких секунд, как он уже лежал в постели, натянув на голову одеяло.
Заскрипела соседняя койка.
— Павлик! — окликнул его рыжий. — Ты куда ходил?
— В уборную. А что?
— Да так… Круппке заходил. Пьян, черт. На ногах не держится. Спрашивал, где ты. Вот он, кажется, опять сюда лезет…
Однорукий вбежал в комнату, бросился к койке Павлика.
— Ты уже здесь? — заревел он. — Ты куда уходил, а?
— В уборную, господин фельдфебель, — ответил спокойно Павлик. — Объелся…
Круппке сорвал с него одеяла.
— А почему в штанах?
— Холодно… Все время бегаю. Второй день, как…
Однорукий не дал ему договорить. Он рванул его за ногу с такой силой, что Павлик грохнулся на пол.
— Вставай! Иди за мной. Шнеллер!
— Павлик, не бойся. Тебе ничего не будет, — вкрадчиво проговорил Бородавка. И, по обыкновению, не пропуская случая польстить начальству, поспешно добавил по-немецки: — Господин фельдфебель хороший человек.
— Доносчик! — злобно процедил сквозь зубы Павлик и последовал за фельдфебелем.
5. Страшные снимки
Однорукий привел Павлика к себе в комнату. Первое, что бросилось Павлику в глаза, был стол, загроможденный пустыми бутылками, стаканами, заваленный огрызками хлеба, сыра, окурками.
Круппке уселся на низенький диванчик, откинул голову и принялся буравить холодным взглядом свою жертву, поставив ее перед собой по команде «смирно».
— Живот, говоришь, болит? — спросил пьяный с издевкой в голосе.
— Болит. Очень! — плаксивым голосом проговорил Павлик.
