бессмысленного, но необходимого паломничества. В атмосфере непринужденности, наполненной случайными звуками, путешествие в Осу казалось рискованным предприятием, чем-то вроде поисков нефти.
Ни к чему не обязывал рев радиолы, провожавший его на работу, пустые гудки такси, брань уличных торговцев и механическая копия всего этого в досье, протоколах и на дипломатическом жаргоне.
Небрежная скорбь при виде Союза наследников Осы... послания деда... все это возрождало тайные связи... депутации, присланные от Эгбо Оноса... они всегда говорили, что это судьба, что ты предназначен и избран... и много другого... его собственная непреоборимая тяга к почве... непристойная радость при мысли, что его в любой момент ожидает царство, царство, воплощением которого была мать, чьего лица он не помнил и даже подумывал, а не похожа ли она на тетку, порожденную нервным ветром притоков... нежный трепет при мысли о власти. Бессмыслица. Он лишь прикасался к поверхности, которая тотчас же ускользала. Речь шла не о встревоженной совести, но о жизни и разуме, выбор был прост: тонуть или не тонуть, ибо конец свой Эгбо всегда представлял под водой... Сумрак рощи, другая вода, отражающая подвесной мост и словно сама висящая в воздухе. На душе оставался мутный осадок, и он вновь погружался в старую ложь, бормоча про себя, долго ли мертвые будут тревожить живых.
— Когда же ты перестанешь хандрить? — Банделе умел угадывать мысли друга. — Пора сделать выбор. Знаешь ли, время приспело.
— Даже в выборе есть насилие над человеком. Человек должен жить сам по себе и делать выбор по доброй воле, а не по подсказке давно отжившего.
— Ты говоришь о прошлом так, словно оно нас не окружает.
— Оно должно умереть. Не физически. Нет, когда я думаю об окаменелостях в нашем обществе, о мертвых ветках живого дерева, мертвые на меня нападают. Когда человек умирает, в том или ином смысле слова, не следует придавать чрезмерного значения тому, чем он для нас был при жизни. Долг его состоит в том, чтобы быть немедленно позабытым. Поверь мне, мертвый не должен иметь лица.
— Вам надо поближе сочтись с Саго, — сказал Кола.
— Он политикан.
— Что ты хочешь сказать? Ты же сам говорил мне, что новые африканцы не лезут в политику.
— Вот видишь, ты даже не понял, о чем речь. Да разве ты не понимаешь, что вся твоя мировая или национальная политика обречена на провал, если ты безжалостно не покончишь с прошлым.
— Так на что же ты жалуешься? — спросил Кола.
— Ни на что. Ни на что, поскольку это касается лично меня.
— Ну а все же?
— Да разве нельзя опечатать прошлое и отложить его в сторону? — вскричал в отчаянии Эгбо. — Пусть оно будет безвредным анахронизмом, к которому прикасаешься и спокойно отходишь прочь, не беря на себя никаких обязательств! Человеку это особенно необходимо, когда настоящее, столь же бесплодное, проявляется только в подчеркнуто отвратительном недостатке мужества.
— Что опять приводит нас к Осе, не так ли? — мягко заметил Банделе.
— Я говорю вообще.
— Конечно, конечно. — И он засмеялся и встал, услышав настойчивый стук в дверь. Он вернулся, размахивая пачкой листков. — Подарок от студентов. Вчера был последний срок, но это первое поданное сочинение. Каждый хочет по собственной прихоти переиначить вселенную, и никому не приходит в голову, что его планы меня не устраивают.
— Ну что ты так на меня уставился? — сказал Кола. — Я ведь не собираюсь везти вас на экскурсию к людоедам.
— Я просто хочу сказать, что мертвым не место среди живых, — сказал Эгбо. — Не надо их трогать, иначе они встают из могил и ставят перед живыми неразрешимые задачи. Не их дело обязывать нас к чему-то.
— Но кто говорит, что они нас к чему-то обязывают?
— Я говорю. Они хитроумно развеивают твою решимость, которая всегда должна быть в твоей голове.
Еще студент постучал в дверь, и Банделе взвыл.
— Новые сочинения. Кстати, пора идти, а то опоздаем к Джо.
— А когда у него начало?
— В девять. Шейх придет?
— Шейх?
Эгбо огляделся и увидел возле проигрывателя недвижного Секони.
— Знаешь, Секони, порой мне кажется, что ты самая незаметная личность в мире.
— Который час?
— Девять.
— Поехали. Можем продолжить спор по дороге.
Но Секони уже трудился над построением, которое завершало дискуссию:
— В сссоборе вввселенной ппприсутствует сссовершенное единство жжжизни. Жжжизнь — кккак бббожество, мммножественность ее пппроявлений тттолько илллюзия. Бббожество едино. Так же и жжжизнь или сссмерть, обе они нннаходятся в едином сссоборе бббытия...
Он сделал передышку, и воспользовавшись ею, Кола поднялся:
— Поехали, Шейх, продолжим в пути.
— Нет-нет, — воскликнул Эгбо, — дайте ему кончить!
— Мы опоздаем к началу концерта.
Вернувшийся Банделе бросил новую кипу сочинений на стол.
— Так поехали? А как же Сими?
— Я ее подожду, — сказал Эгбо.
— То есть ты опоздаешь?
— Это зависит от того, когда Сими придет, — рассмеялся Эгбо.
— А ты? Ты будешь торчать тут до обалдения?
— Да я уже обалдел. Месяц не видел женщин.
— А как же Оволеби, танцующие апельсины? — кротко напомнил Банделе. — Это было лишь две недели назад.
— Я и забыл, — признался Эгбо.
— Уже забыл? — завопил Кола. — Ту, чьи берега были распахнуты...
— Убирайся.
— Должно быть, Эгбо узнал, что она не женщина.
— Да-да, ты о ней ни разу не вспоминал.
— Вы правы. Она не женщина, а символ матриархата... Уйдете же вы наконец?
— Постарайся поспеть ко второму отделению. Джо под конец всегда поет «Порой я считаю себя сиротой».
— Банделе, выгони эту бездарность, прежде чем я…
— Я иду. Обязательно приходи.
— Я всегда прихожу.
Оволеби? Случайность. Поездка в деревню выбила ее из головы. Сими — другое дело. Эгбо подумал, просыпался ли он хоть раз без мыслей о Сими. С потерей «сиротской невинности», как он выражался, пришли первые муки раскаяния и страх согрешить. Страх. Он полагал, что страх развеялся с тучами в ночь его первого бегства, страх этот не возвращался до ночи у Сими, когда он почувствовал ужас перед силой своих чувств. Он боялся мысленно оживлять откровения этой ночи, ибо тело его мгновенно соединило бы землю и небо, потряся их до основания. Ни один человек не имел права испытывать то, что испытывал он, и поднимать мятеж против упорядоченного мироздания. Только он, по сути дела, мальчишка, школьник, едва отчистивший из-под ногтей грязь школьной фермы...
Эгбо тогда проснулся после недолгого сна.
— Дорогой...
— Кто это? — спросил встревоженный Эгбо.
