– Угу.
– Со мной?
– Видишь ли… – Он говорил медленно, будто тщательно обдумывал ее вопрос. – Раз уж решил ехать в такое место с женщиной, то ты ничуть не хуже любой другой.
– Прелестно. Ничего более приятного я не слышала за весь день.
Оба рассмеялись.
– Скажи «Мейраг» по буквам, – попросил он.
– Д-ж-е-сс К-р-ей-г.
Они опять рассмеялись. Она взглянула на грифельную доску.
– Команда Монако выиграла. Замечательно, правда?
– Главное событие в моей жизни за неделю, – сказал он.
– Мы слишком много выпили. Ты не находишь?
– Нахожу. – Крейг сделал знак хозяину, стоявшему за стойкой. – Deux cognacs, s'il vous plaft.[31]
– Кроме всего прочего, – сказала она, – здесь говорят по-французски.
– Кроме всех прочих совершенств.
– Сегодня ты выглядишь двадцатилетним.
– В следующем году голосовать пойду.
– За кого?
– За Мохаммеда Али.
– Пью за это.
Они выпили за Мохаммеда Али.
– А ты за кого будешь голосовать?
– За Кассиуса Клея.
– Пью за это.
Они выпили за Кассиуса Клея. Она хихикнула.
– А мы стали глупенькие, да?
– Пью за это. – Он повернулся к стойке. – Encore deux cognacs, s'il vous plaft.
– Прекрасно звучит, – сказала она. – На нескольких романских языках.
Он пристально посмотрел на нее. Лицо ее сделалось серьезным. Она протянула через стол руку и сжала его кисть, как бы подбадривая. Он готов был сказать: «Останемся здесь на неделю, на месяц. А потом целый год будем странствовать по солнечным дорогам Франции». Но он ничего не сказал. Только чуть сильнее сжал ее руку.
– Правильно я произнесла по буквам «Мейраг»?
– Как нельзя лучше, – ответил он.
Когда они стали подниматься на холм, он попросил: – Иди впереди меня.
– Зачем? – Хочу полюбоваться твоими прелестными ножками.
– Любуйся, – сказала она и пошла впереди.
Кровать была огромная. Через открытые окна проникал лунный свет и доносился запах сосен. Он лежал в серебристой мгле и слушал, как Констанс возится в ванной. Она никогда не раздевалась у него на глазах. «Как хорошо, – думал он, – что Гейл, не в пример другим женщинам, не царапает мужчину во время любви». А некоторые, бывало, царапались. Он рассердился на себя: о чем он думает! Коварная память, разрушающая радости плоти. Он старался внушить себе, что причин для чувства вины нет. Сегодняшняя встреча – это одно, а вчерашняя – другое. Каждая ночь единственна в своем роде. Он никогда не клялся Констанс в верности, а она – ему.
Она скользнула бледной тенью по комнате и легла рядом с ним в постель. Он так любил ее тело, щедрое и знакомое.
– Ну вот, я снова дома, – прошептал он, отгоняя от себя воспоминания.
Но потом, когда они спокойно лежали рядом, она сказала: – Ты ведь не хотел, чтобы я приехала к тебе в Канн.
Он помедлил с ответом – Нет.
– И не только из-за дочери
– Не только.
– Стало быть, какой-то след все же остался.
– У тебя там кто-то есть
– Да.
