— Петь для солдат.
Зинну казалось, что он понял генерала: тот боялся, как бы эта особа не упорхнула.
— Это очень мило с её стороны… — проговорил Зинн.
— Может быть, лучше съездить за нею? — спросил генерал. — Она едва ли найдёт в городе автомобиль. — И, словно отдавая служебное приказание, добавил: — Позвоните: пусть ждёт вас. Вы поедете за нею сами.
— Хорошо, — радостно проговорил Луи, — это займёт немного времени.
Через несколько минут Зинн и Луи сидели в автомобиле. «Неужели верны опасения генерала?» — думал Зинн. Увы, они слишком естественны для Мадрида этих дней… Теперь Зинн должен позаботиться, чтобы эти двое не ускользнули от него.
Войдя в номер Тересы, Зинн увидел спящего Цихауэра. Так, значит, он не убит, не ранен, не пропал без вести! Попросту дезертировал и… Почему он тут?
Тереса молча пододвинула к Зинну лежавший на столе альбом Цихауэра. Зинн, не раскрывая, сунул его подмышку и вопросительно посмотрел на певицу. Она быстро собиралась. Зинн заметил, как дрожат её пальцы.
Тереса взяла с кресла большую кружевную мантилью.
— Я готова.
Зинн тронул Цихауэра за плечо.
Открыв глаза, художник некоторое время с удивлением смотрел на Зинна. Потом поднялся и, не задав ни одного вопроса, пошёл к двери.
Молча спустились к автомобилю, поехали.
Цихауэр как ни в чём не бывало взял свой альбом из-под руки Зинна и стал перелистывать.
— Для бригадной газеты это покрепче батальных сцен! — сказал он.
Зинн отвёл взгляд. Как он мог подумать о друге то, что думал…
Когда они повернули за ипподром, через разбитые постройки колонии де Бельяс Вистас стали видны разрывы снарядов в Университетском городке. Клубки низких шрапнелей с визгливым треском возникали над кущами Каса дель Кампо.
Зинн почувствовал, как вздрогнула сидевшая рядом с ним Тереса.
Автомобиль остановился на краю пустыря. Дальше пространство просматривалось противником. Мужчины вылезли. Тереса колебалась. Её оливковые щеки стали серыми от покрывшей их бледности. Зинн не видел её глаз под опущенными ресницами.
Но вот она с профессиональной лёгкостью, словно на сцене, выпрыгнула из автомобиля и выжидающе посмотрела на Луи. Тот, пригнувшись, побежал вдоль остатков стены Горного училища. Тереса двинулась за ним. Зинн был последним.
Недавние подозрения казались ему смешными и обидными. Впрочем, смешными — нет. Ничто не было смешным в таких обстоятельствах. Не было секретом, что восемь тысяч фашистов, заключённых в мадридской тюрьме, — не что иное, как собранный воедино кулак пятой колонны. Ни для кого не было секретом, что пятая колонна готовится ко встрече Франко.
Нет, в осаждённом Мадриде ничто не могло быть смешным, кроме беспечности!
— Нужно отговорить сеньориту от выступления в окопах, — сказал Матраи.
Тереса сердито сдвинула брови:
— Вы хотите, чтоб я перестала считать себя дочерью своего народа?
— Можно транслировать ваши песни по радио.
— Для этого я приехала сюда?
Зинн отлично понимал, что её появление среди бойцов Интернациональной бригады могло дать не меньше, чем самые жаркие речи комиссаров. Но он не мог себе представить, как поведёт её по окопам Каса дель Кампо.
Он ещё раз пробормотал что-то насчёт пластинок.
— Конечно, — сказала она, — у меня есть и пластинки. Мы их захватили. Я буду дарить их бойцам, чтобы они вспоминали обо мне. Вы меня понимаете!
Зинн её понимал. Он сам был артистом.
Он посмотрел на прямую морщинку, прорезавшую её открытый выпуклый лоб от переносицы почти до самых волос. Волосы, чёрные и блестящие, были тщательно прибраны. И на затылке торчал высокий черепаховый гребень, словно она готовилась к выступлению на эстраде.
— В конце концов это здорово: певица в окопах, — сказал он Матраи.
— Пожалуй…
Было уже совсем темно, когда они двинулись. Зинн остановился было в разрушенном доме, служившем убежищем резерву, но Тереса сказала:
— Дальше.
— Дальше опасно.
Она молча взяла чемоданчик с пластинками и пошла.
— Это безумие! — крикнул Зинн.
— По-вашему, там впереди — безумцы?
— Я не могу рисковать вашей жизнью.
— Отвечают они, — и она махнула в сторону противника.
Понадобился ещё час, чтобы добраться до окопов, разрезавших аллеи и холмы Каса дель Кампо.
От времени до времени над парком слышались шуршание и вой вражеского снаряда; деревья трещали, и разрыв глухо, волною прокатывался по парку.
Зинну казалось, что он физически ощущает, каким напряжением воли Тереса заставляет себя двигаться, говорить и совершать то, что не казалось простым даже им, солдатам, долго привыкавшим и не могущим привыкнуть к этой обстановке.
Он привёл её на пункт, где был установлен микрофон агитаторов. Она с удивлением огляделась.
— Но… здесь нет солдат!
— Там, где они, нет микрофонов.
Она ответила разочарованным пожатием плеч.
Пока Луи вынимал из футляра скрипку, Тереса щелчком проверила микрофон. Прежде чем Зинн успел её остановить, она сказала в него несколько слов, но таких, что бойцы её сразу поняли. Под конец она сказала: пусть каждый батальон пришлёт делегата. Она подарит ему на память свою пластинку. Как иначе она сможет оставить им свои песни? А она хочет, чтобы её песни были с ними долго, так долго, как придётся драться с этими проклятыми волками по ту сторону линий. Она уверена: её поняли все — венгры, чехи, итальянцы, негры.
Она начала петь.
Зинн, державший наушник, слышал, как дребезжит мембрана от разрывов снарядов…
Тереса исполняла песню за песней. Повидимому, их знали не только по эту сторону фронта. Солдаты противника проснулись. Как-никак ведь и там были испанцы. И, может быть, именно потому, что фашисты угадали в передаче живой голос живой певицы, такой тёплый и обаятельный, что, вероятно, его и там слушали, затаив дыхание, франкистская артиллерия получила приказ нащупать агитпункт и прекратить концерт.
После очередного, очень близкого разрыва, бросившего в микрофон горсть песку, Тереса попросила вина.
— Им не поможет, даже если они попадут в самый микрофон! — сказала она и запела снова.
Сначала ей аккомпанировал на скрипке один Луи, и, пожалуй, никто, кроме самой Тересы и Луи, не заметил, как к скрипке присоединился осторожный, мягкий перебор гитары. Это был Варга. Его темперамент не позволил ему при звуках такого голоса оставаться в окопчике, где сидели спешенные кавалеристы.
Скоро стоявшие у входа в блиндаж потеснились, чтобы пропустить первого делегата, приползшего за пластинкой. Перед Тересой вытянулся высокий негр.
— Абрахам Джойс, мэм… Батальон Линкольна, мэм!
Он взял под козырёк.
В свете фонаря на его большой чёрной руке розовели ногти.
