Тереса потянулась было за пластинкой, но вдруг обняла негра за шею и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его. Поцелуй пришёлся в широкий, небритый подбородок.
Огромная фигура, казавшаяся в темносинем комбинезоне такою же чёрной, как лицо, гордо выпрямилась, — настолько, насколько позволял низкий свод блиндажа. Потом негр торжественно опустился на одно колено, взял руку певицы и прикоснулся к ней осторожным поцелуем. Когда Джойс поднял на певицу голубые белки своих глаз, Зинну показалось, что негр силится удержать слезы. А она!.. Ей нехватало сейчас только меча, чтобы положить клинок на его плечо.
Джойс подошёл к микрофону.
— Хэлло, старички!.. Я несу вам пластинку и… поцелуй сестры Тересы.
Зинн почувствовал прикосновение к своей руке и оглянулся.
— Пусть не отрывают людей ради этих пластинок, — сказал ему на ухо вошедший генерал Матраи. — В батальонах страшное возбуждение. А теперь ещё с этим поцелуем…
Зинн направился выполнять приказание, но у входа его остановил оглушительный удар в потолок, воющий скрежет металла. Что-то с гулким стуком упало на землю. Зинн быстро обернулся. Он увидел Тересу, словно пригвождённую к стене, с раскинутыми руками и бледным лицом. Он посмотрел по направлению взгляда её обезумевших глаз. Луи все так же сидел на корточках, прислонившись спиною к каменной стене блиндажа, но в его фигуре чувствовалась какая-то мёртвая неподвижность. Скрипка с перебитым грифом лежала на земле. Тереса вскрикнула и бросилась к музыканту.
20
Телефон не работал. Зинн пошёл к тельмановцам. Они, как всегда, занимали один из самых ответственных участков на фронте бригады. По мере того как серая полоса рассвета за спиною тельмановцев делалась шире, разгорался и огонь фашистов, словно они своими громами хотели испугать не только войска республиканцев, но и самое солнце и загнать его обратно за далёкий горизонт, в преисподнюю, туда, откуда нет возврата, — пусть лучше вечная тьма, чем республика.
Серовато-бурый склон холма, в который врывались тельмановцы, был ещё в густой тени. Разрывы шрапнелей кудрявились яркими клубками на фоне тёмного леса. Их чёрные клочья освещались короткими вспышками. Султаны жёлтого песка стремительно взлетали к небу и медленно оседали, словно бы не желая возвращаться на эту страшную землю, терзаемую огнём людской вражды. С визгом неслись осколки новых снарядов. Они срезали ветки, со звоном вонзались в стволы деревьев. Когда большой осколок врезался в кучу камней, служившую бруствером, раздавалось скрежетание, будто большое тупое сверло буравило скалу.
Бойцы сидели, прислонившись к передней стенке окопа. По обычаю, перенятому у испанцев, они кутались в одеяла. Хотя уже почти рассвело, — пронизывающий холод ночи все ещё сидит у них в костях. Они знали: так будет, пока не поднимется солнце. Тогда холод сменится жгучим зноем и одеяла придётся растягивать на штыках, чтобы защищаться от солнца, такого же жестокого и неприветливого, как холод ночи.
Когда Зинн вошёл в окоп, бойцы, прижавшись друг к другу, слушали звуки песни, летевшие из репродуктора, который был врыт в стенку окопа и ограждён козырьком от осколков.
Слушали все. Солдатский слух бережно вылавливал каждый вздох певицы в привычном хаосе звуков.
— Как дела? — спросил Зинн.
Повидимому, в полутьме окопа его не узнали. Кто-то с досадой махнул ему рукой: молчи!
Так же, как другие, Зинн приткнулся к каменистой стенке окопа. Возле него опустился высокий человек, снял пилотку и отёр ею лоб. Зинн пригляделся и узнал Крисса. То ли англичанин очень устал, то ли был поглощён пением Тересы, — он даже не взглянул на Зинна.
С тельмановцами Крисса связывала старая дружба. Он был тоже из тех, кто пришли сюда первыми, — оператором, снимавшим для военного министерства республики хронику фронта. Но в аппарат его угодила пуля — подлая разрывная пуля из немецкой винтовки. Камеру разнесло. Крисса хотели отправить в тыл за новым аппаратом, но он не поехал, а остался в бригаде. С тех пор он и командует взводом связи. Когда певица умолкла, кто-то негромко сказал:
— С этим можно полезть в любое пекло!
— Да, песня — это…
Все ждали продолжения, но говоривший молчал.
— А недурно бы иметь жену-певицу, — произнёс кто-то, — было бы весело жить!
Крисс поднял голову:
— Ты думаешь?
— Ха, эти киношники знают все на свете! Можно подумать, что ты, Крисс, всю жизнь прослужил в опере, — огрызнулся капрал.
— Или, по крайней мере, был женат на певице, — отозвался ещё кто-то.
Зинн локтем почувствовал, как вздрогнул англичанин.
— Клянусь небом: это было худшее время моей жизни!
— Видно, ты угадал, — сказал немец тому, кто пошутил насчёт жены: — наверно, она выла, как кошка. Уж такие они певицы, англичанки!
— Но ты-то не угадал, — все так же спокойно отозвался Крисс. — Она была немка!
Все сразу рассмеялись, но тут снова запела Тереса, и смех сразу затих.
Зинн колебался: как сказать этим людям, что они не должны итти к Тересе? Однако приказание оставалось приказанием, и он передал его.
— Что ж, — решил капрал, — поручим дело Криссу. Ему всё равно итти туда чинить связь. Он и возьмёт для нас пластинку.
— Что скажешь, Арчи?
Англичанин молча кивнул длинной, как огурец, головой и, аккуратно свернув одеяло, положил его в нишу, перекинул за спину винтовку и двинулся к ходу сообщения. Зинн пошёл за ним.
— Нам по пути.
Согнувшись чуть ли не пополам, Крисс шагал по траншее. Это была мелкая канава, выгрызенная солдатскими лопатками в каменистом грунте. Но скоро кончилось и это укрытие. Дальше нужно было двигаться по склону, покрытому пнями сбитых деревьев и заваленному их расщеплёнными стволами.
— Давайте закурим, — сказал Крисс, ложась под защитой поваленного дерева.
Зинн вытащил папиросы. Крисс увидел коробку с изображением чёрного силуэта всадника на фоне голубой горы. Он взял её у Зинна и повертел в руках.
— Мне кажется, что в испанцах, простых испанских ребятах много сходства с русскими… Честное слово! — сказал Крисс.
— Да, хороший народ.
— Ведь верно? Те и другие… — Крисс щёлкнул пальцем по крышке «Казбека». — Если бы они понимали значение здесь такой вот коробки, они сделали бы её из стали, чтобы она могла переходить из рук в руки, через тысячу рук… Удивительная страна!
— Да.
— Бывали в России?
— Да.
— Ну?
— Это здорово!
— Стройка?
— Душа народа!
— Да, нам на Западе это нелегко понять…
— Прежде я думал так же.
— А теперь?
— Понимаю.
— До конца?!
— Ну, может быть, и не совсем…
— То-то!
