Абетца, он кричал так, как если бы они были его провинившимися лакеями.
Его приводила в бешенство неповоротливость французского кабинета в чешском вопросе. Вместо того чтобы взорвать франко-чехословацкий пакт и решительно отказаться от всякой возможности сотрудничества с СССР, министры-радикалы юлили перед общественным мнением. Они тряслись над своими портфелями, воображая, будто волка можно накормить, сохранив овец.
Ванденгейм вовлёк в игру Боннэ, параллельно с обязанностями министра иностранных дел Третьей республики, много лет занимавшего должность главного юрисконсульта в банкирском доме «Братья Лазар». Джон пригрозил министру-юрисконсульту, что немецкая банковская группа «Д» лишит «Братьев Лазар» функций своего тайного представителя, если Боннэ немедленно не примет решительных мер к дискредитации пропаганды за сохранение франко-чехословацкого пакта.
На следующий день Боннэ прислав ему текст прокламации:
«Француз!
Тебе внушают, будто непроходимая пропасть отделяет требования Гитлера от уже достигнутых соглашений. Это ложь. Единственное разногласие — в вопросе о процедуре: должны ли немецкие войска вступить в Судетскую область, бесспорно признанную немецкой, до или после определения её границ.
Ты хочешь, чтобы вороны клевали твои кости из-за этого «разногласия»?
На наш взгляд — вся Чехия не стоит костей одного пуалю».
Текст понравился Ванденгейму, но он назначил Боннэ свидание и новыми угрозами заставил его собственной рукой переписать прокламацию под предлогом нескольких мелких поправок. Получив этот документ, делавший министра его рабом, Джон переслал копию де ла Рокку вместе с чеком и с приказом: не позже утра «Боевым крестам» оклеить стены Парижа сотнею тысяч таких прокламаций. Когда это было исполнено, он, даже не дав себе труда поговорить с Боннэ, передал через Долласа, что господину министру предоставляется выбор: пресечь всякую попытку Франции оказать сопротивление немецкому вторжению в Чехию или увидеть расклеенным на стенах столицы и факсимиле его провокационного сочинения.
Боннэ исполнил все — и в тот же день получил через «Братьев Лазар» «тантьему» в полмиллиона франков и уведомление об удвоении его юрисконсультского оклада.
Боясь скомпрометировать Даладье личным свиданием, Ванденгейм поручил его попечениям Долласа и Буллита.
Он обещал барону Шнейдеру, главе оружейных заводов в Крезо, что знаменитые чешские заводы Шкода перейдут в его полную собственность в тот день, когда немцы вступят в Чехию, и в качестве гарантии депонировал пакет собственных акций этого предприятия. Но в тот же день он дал своим маклерам приказ играть на понижение акций Шкода на всех биржах Европы и скупать их в любом количестве. Они были ему нужны для дальнейшей игры: заводы Шкода были крупной приманкой, на которую он собирался поймать ещё одну акулу.
Благодаря придуманным комбинациям и французский химический трест «Кюльман» и британский «Империел кемикл» пришли к выводу, что они заинтересованы в том, чтобы немецкая «ИГФИ» как можно скорее стала хозяином чешской химической промышленности.
Одних Джон связывал общими интересами, других сталкивал лбами. Но не без удивления он видел, что, несмотря на все эти усилия, несмотря на то, что французские министры готовы были послать Гитлеру ноту с приглашением вступить в Судеты, дело все же нельзя было считать полностью обеспеченным: миллионы французов громко протестовали против подлости, которую собиралось совершить их правительство.
Ванденгейм приказал Долласу покупать прессу. Секретные «фонды» Боннэ тотчас оказались утроенными. Боннэ раздавал налево и направо свои знаменитые конверты, набитые на этот раз уже не дешёвыми франками, а полноценными долларами. Успех Гитлера обеспечивали налогоплательщики далёкой заокеанской республики. Журналисты всех мастей — от шантажистов «Гренгуара» до «социалистических» зубров типа Блюма — стали скрипеть перьями из американского золота.
Чтобы подбодрить жадных, но трусливых парижских писак и заставить биржи мира прислушаться к их истерическому визгу, Джон сумел из Парижа инспирировать выступление британских газет в том же духе. От Долласа к Абетцу, от Абетца к Вельчеку, от Вельчека к Дирксену — по этой цепочке с быстротою дипломатической депеши пропутешествовал чек на имя издателя лондонской «Дейли мейл», и в ней тотчас появилась статья, произведшая на мир более ошеломляющее впечатление, чем если бы бомбы Геринга разорвались на Площади Звезды в Париже. Взгляды правящей верхушки Британии целиком совпадали с планами Джона, и сам лорд Ротермир писал: «Нам нет никакого дела до Чехословакии. Если Франции угодно обжечь там пальцы, то это её дело». Ротермир, смакуя, повторял гнусные слова Боннэ, — по-английски они оказались звучащими ничуть не менее зловеще, чем по-французски: «Кости одного французского солдатика стоят больше, чем все чехословаки, вместе взятые».
— Англия думает о наших пуалю!.. — Парижане утирали слезы умиления, забывая о следующих строках Ротермира, где он сводил на-нет всю прежнюю политику Франции, направленную на создание дружественного ей и сильного чехословацкого государства. Ротермир называл Чехословацкую республику государством, созданным недальновидной политикой, и откровенно выражал надежду, что «с приходом к власти национал-социалистского правительства, под энергичным руководством этой партии, Германия сама найдёт способ исправления несправедливостей. В результате Чехословакия… может в одну ночь прекратить существование».
Но Джону казалось мало и этого. Доллас продолжал действовать, и к полному восторгу Ванденгейма в «Таймсе», который лондонские биржевики раскрывали по утрам, как евангелие, появилась передовая, откровенно предлагавшая Гитлеру захватить Судеты.
Ванденгейм закусил удила, — он уже не мог остановиться: американские миллиарды, вкладываемые в немецкую промышленность, росли, как на дрожжах, им было тесно в границах Третьего рейха, они требовали новых завоеваний.
Предостерегающий голос «Юманите» раздавался со Франции, перекрывая бесовский хор, рождённый чеками Джона. Трудовой французский народ не верил в необходимость капитуляции перед Гитлером, рисовавшимся правящей кликой Франции чуть ли не спасителем её миллионов, вложенных в Чехию. Но рантье уже колебались: что будет, если на твёрдость Франции немцы ответят войной?
Нет, нет, война не для Франции! И из-за чего, из-за каких-то там Судетских гор, которые не всякий француз способен найти на карте! Чорта с два! Если чехи не хотят примириться с потерей этих гор, так пусть сами за них и воюют…
Вся Чехословакия не стоит костей одного пуалю!
В «Гренгуаре» афоризм Боннэ трансформировался в столь же лаконический, но, пожалуй, ещё более гнусный аншлаг, перепоясавший первую страницу этого органа паромщиков: «Хотите ли вы умереть за Чехословакию?»
«Спасителем нации» был объявлен некий профессор Жозеф Бартелеми, который по заказу Долласа написал для «Тан» статью, «доказавшею, как дважды два», что франко-чехословацкий договор о взаимной помощи давным-давно утратил силу, поскольку Гитлер денонсировал Локарнский договор.
В сорок тысяч франков обошлось Ванденгейму то, что статья журналиста, разоблачавшего продажность Бартелеми, не появилась в печати.
— Запомните, Фосс, — наставительно проговорил Джон Третий, обращаясь к Долласу, — и не уставайте повторять тем, кто этого не понимает: вышибить из этой игры Францию — значит выиграть всю партию, потому что этим, быть может, нам удастся выбить из игры Россию. А это для нас важнее Англии и Франции, вместе взятых.
Удовлетворённый результатами своей деятельности, Ванденгейм собирался уже покинуть окутанный осенней мглою Париж, когда к нему явился встревоженный Доллас.
— Дурные вести из Германии, хозяин!
Он съёжился было под свирепым взглядом Ванденгейма, но все же решился договорить:
— В кругу близких людей Гитлер проговорился, что боится провала с Судетами.
Ударом ноги Джон в бешенстве отбросил китайский столик со стоявшим на нём чайным сервизом.
— Господь-бог наказал нас этим идиотом!
— Не столько бог, сколько Генри Шрейбер, — лукаво заметил Доллас.
— К дьяволу ваши гнусные остроты! — рявкнул Джон.
Отбросив обломки столика и топча осколки фарфора, он прошёлся по комнате.
