Мысль о принадлежности к американской нации показалась самому Кроне несостоятельной, почти вздорной. Разве сам он мог отделить своё американское «я» от второго — благоприобретённого, немецкого? Это второе, немецкое «я» давно уже перестало для него быть маской. Оно гармонично и полно сливалось с его природою американского разведчика. Не существовало никакой разницы в целях, которые он преследовал как агент Ванденгейма — Говера и как гестаповец. А это было главное — цель, цель его хозяев и его собственная. Они совпадали.
Да, в Чехословакии Кроне испытывал чувство обыкновенного страха. Страх следовал за ним неотступно. Кроне сделал открытие: он трус.
Прохаживаясь по лесной тропинке с Августом Гауссом, которого он вызвал на свидание, Кроне крепко сжимал кулаки, засунутые в карманы. Страх подкрадывался к нему из-за каждого дерева. Враждебными казались эти деревья, лесная темень. Закрадывалось чувство зависти к той беззаботной лёгкости, с которою держал себя Август.
— Мы должны получить в свои руки и Зинна и Цихауэра, — мрачно ответил Кроне. — Оставить их здесь — значит иметь удовольствие не сегодня — завтра снова услышать голос «Свободной Германии».
— В первый же день, как Судеты станут немецкими, мы накроем всю компанию.
— Вы должны помочь мне теперь же!
— Я не могу компрометировать себя. А такая игра не осталась бы тайной, — возразил Август. — Потерпите, потерпите, Кроне. И лучше будет, если вы не станете меня таскать на эти любовные свидания. Это может дорого обойтись нам обоим.
Кроне в задумчивости потрогал носком ботинка светившуюся возле пня гнилушку, молча повернулся к Августу спиной и пошёл прочь.
Он ждал, что за спиной его послышится смешок патера, и знал, что тогда он обернётся и крикнет что- нибудь грубое, чтобы сорвать накопившееся раздражение и прикрыть боязнь всего окружающего. Но Август не только не издал ни звука, он даже не взглянул в сторону Кроне. Как ни в чём не бывало он стал закуривать сигару.
Кроне шёл, вздрагивая от каждой хрустнувшей под ногой ветки, и все крепче стискивал зубами папиросу. Прежде чем постучать в дверь показавшегося среди деревьев домика, он обошёл его кругом, прислушался, посмотрел на все окна. Он боялся засады даже здесь, в жилище Каске, служившем конспиративной квартирой агентуре гестапо.
Когда Кроне вошёл, Штризе сидел за столом и, разглядывая потрёпанный альбом, потягивал пиво. Он тотчас откупорил новую бутылку, но Кроне с гримасою сказал:
— Нет ли тут чего-нибудь крепкого?
Штризе рассмеялся:
— У вас такой вид, словно на улице мороз.
Кроне и вправду едва удерживался от того, чтобы не ляскнуть зубами, и нервно повёл лопатками.
— Действительно… холодно!
Штризе, распоряжаясь, как дома, обыскал буфет Каске и налил полстакана анисовой водки. Кроне медленно выцедил её и некоторое время сидел, прижав ладонь к глазам. Наконец, не отнимая руки от лица, негромко пробормотал:
— Что у вас там?
Штризе никогда не видел его таким.
— У меня?.. Вы же сами хотели меня видеть.
Кроне отнял руку, и на лице его отразилось напряжение мысли. Он медленно проговорил:
— Нам нужны заложники, чехи.
— Мы держим кое-кого на прицеле.
— Их нужно… туда! Фюрер желает иметь их под рукою. Могут понадобиться расстрелы.
— Прежде чем мы войдём сюда? — удивился Штризе.
— Именно для этого. Может быть, нужно будет вызвать чехов на эксцессы.
— А-а… — Штризе понимающе кивнул. — Много нужно?
— Мелюзга не нужна. Вы должны перебросить в Германию Кропачека.
Пауль удивлённо моргнул и переспросил:
— Директора Кропачека?
— Поскорее и без шума. Лучше всего, чтобы он поехал сам, по каким-нибудь делам, что ли…
На лице Кроне появилась гримаса усталости.
— С семьёй? — спросил Штризе.
Кроне подумал.
— Кого-нибудь из двух — дочь или жену. Другая пусть остаётся тут.
Пауль понимающе кивнул.
Они помолчали.
Кроне, нахмурившись, с неприязнью смотрел на молодого инженера. Почему и Штризе и патер Гаусс — оба чувствуют себя здесь, как рыба в воде? Они не боятся или научились скрывать страх?
Чтобы нарушить возбуждающее зависть спокойствие Штризе, Кроне сердито спросил:
— Все поняли? Дело должно быть сделано. Я не потерплю никаких отговорок.
— Все, что смогу…
— К чорту! Я должен знать: когда Кропачек вылетит в Германию?
Штризе пожал плечами:
— К сожалению, пока ещё директор тут он, а не я.
— Если вы будете так работать, то вам не видать директорского кресла, как своих ушей. «Все, что смогу…» — передразнил он.
Крепко сжатые кулаки Штризе лежали на столе по сторонам пивной кружки. От его лица отхлынула краска, брови сдвинулись, подбородок угрожающе выпятился. Можно было подумать, что он удерживается от искушения схватить тяжёлую кружку и опустить её на голову собутыльника. Но на Кроне его угрожающий вид не произвёл никакого впечатления. Ему были страшны не такие, не свои, не немцы. Он боялся темноты чешского леса, закоулков чешских городов, загадочной глубины чешских глаз…
— Проводите меня до отеля, — сказал он, не заботясь больше о том, как поймёт это приглашение Штризе. Но, подумав, как бы невзначай прибавил: — В этих трущобах я не найду дороги до городка.
Он старательно застегнул пальто, переложил пистолет в наружный карман и кивком головы приказал Штризе погасить лампу.
6
Корт был окружён пожелтевшими буками. Совсем недалеко, за деревьями, слышался шум набухшей от осенних дождей реки. Возгласы играющих не нарушали, а ещё больше подчёркивали тишину, заполнявшую уединённый уголок парка. Это не была звонкая, горячая тишина лета, состоящая из неуловимого жужжания насекомых, шороха трав и неугомонной возни птиц, а усталый покой увядающего леса, уже не сопротивляющегося приближению неизбежного октября.
Быстрые движения белых фигур игроков то и дело прорезывали яркую желтизну площадки. Игра Марты была ничуть не менее стремительной и точной, чем удары её противника. Ослепительный смэш, данный ею к самой сетке, заставил Яроша сделать длинный прыжок. Но зато и ей пришлось, в свою очередь, мчаться что было сил, чтобы взять коротко срезанный мяч. Она приняла его и с возгласом торжества послала противнику, но, прежде чем успела опомниться, отражённый молниеносным драйвом мяч прочертил по песку и плоско ушёл за линию, едва не заставив Марту растянуться и бесплодной попытке отрезать ему путь.
— Два — один! — негромко, словно смущаясь своего выигрыша, крикнул Ярош.
Марта сбросила козырёк.
— Только, пожалуйста, не делай вида, будто это само собою разумелось.
Он улыбнулся.
— Хочешь реванш?
— Пауль возьмёт его за меня, — сказала она, устало опускаясь на скамью.
Весёлость Яроша сняло как рукой. Он хмуро осмотрел ракетку и стал с ненужной старательностью укладывать её в чехол. Прошло ещё несколько мгновений тишины. Ярош, наконец, не выдержал:
— Сказать правду, это перестало доставлять мне удовольствие…
