– Надо форсировать, Виталий Евгеньевич, время работает не на нас.
– Форсировать? – усмехнулся Гусаров. – Может быть, лишить корабли всего регистрового имущества, без которого их не выпустят дальше акватории порта?
Одинцов пропустил мимо ушей ехидную реплику юрисконсульта. По его усохшему лицу скользили отсветы огней встречных автомобилей.
– Есть идея, Параграф. Скупить у предприятий списочный материал и перепродать его нашим клиентам.
– Где же найти такой материал? К примеру, оцинкованное железо, – без энтузиазма протянул Гусаров.
– Надо подумать, Параграф, надо подумать. При наших-то связях! Главное – не жадничать, не мести все под себя, поделиться. – Одинцов остановился у светофора.
Любопытные взгляды посторонних водителей скользили по крепкому телу лимузина. Это раздражало Одинцова при всем его честолюбии. В каждом взгляде ему виделся укор и снисходительное удивление.
– Ну и рожи! Глазеют, словно на снежного человека, – вздохнул Одинцов. – Ну а вторая причина вашей скорби?
– Вторая? Я не могу связаться с Кляминым.
– То есть?! – Одинцов резко обернулся и бросил на Гусарова тревожный взгляд. – Что значит – не можете связаться? Куда он делся?
– Понятия не имею. Мы должны были встретиться утром, уточнить условия. Я звонил ему весь день, ездил на работу… Как в воду канул.
Ошеломленно крутнув головой, Одинцов присвистнул. Позади раздавались истеричные сигналы нетерпеливых автомобилей. Одинцов вялым движением включил скорость и тронул машину.
– Ну и выдержка у вас, Виталий Евгеньевич, – сказал он. – Что это вы помалкивали до сих пор?
– Все надеюсь, что Клямин отыщется, – ответил Гусаров и добавил вяло: – Не враг же он себе.
– Не отыщется, – обронил Одинцов. – Если мы его сами не отыщем… Выходит, та девчонка и вправду не знает, куда он подевался?
– Кажется, так.
– И от дедушки ушел, и от бабушки ушел, – криво усмехнулся Одинцов. – Значит, она вдвойне опасна, та девчонка. Как ты думаешь, Параграф?
В этих словах Гусаров слышал зловещие ноты. Он знал, что имеет в виду Серафим Куприянович Одинцов.
Больше они не произнесли ни слова.
Одинцов подъехал к тротуару. На этом месте он обычно высаживал своего помощника.
2
Антонина прижалась щекой к дверной щели и придержала дыхание. Ничего не слышно. Видно, спит еще… Осторожно ступая, она сняла с крючка ватник и укутала им кастрюлю с картошкой. Зря торопилась с завтраком. Но кто знал, что Клямин будет спать так долго, – считай, уже десятый час: когда еще ребятишки обкричали всю улицу по дороге в школу…
Часов у Антонины не было. Вернее, были, да она оставила их в залог кладбищенским коршунам. Думала, что Клямин привез часики, да что-то он промолчал вчера. Вообще Клямин свалился как снег на голову. Антонина сидела у телевизора до самого упора. И хор мальчиков слушала, и программу «Время», и фильм из грузинской жизни смотрела. Собралась было выключить телевизор, и в это время постучали. Вышла в сени, отворила дверь и в первое мгновение не поняла – кто: свет с улицы лишь фигуру обрисовал – вроде мужчина. Вгляделась – батюшки! Антон Клямин, собственной персоной! Обрадовалась Антонина, расцеловала гостя, в дом пригласила. Не знала, куда и посадить. Стол собрала – все честь по чести. Правда, неразговорчив был Клямин, все больше молчал. Точно и не он совсем, а кто-то другой. Антонина и не вязалась: время позднее, спать пора. Постелила ему в угловой комнате. А сама всю ночь уснуть не могла, ворочалась. Мысли разные в голову лезли… Не вовремя свалился Клямин, да что поделаешь. Может, поговорить откровенно? Он правильно поймет, мужик острый, два раза повторять не надо… А пока хотелось бы, чтобы никто не зашел к ней из родственников или соседей. Впрочем, пока Клямин ее искал, наверняка половину села переполошил расспросами, как найти и как проехать.
Антонина особенно опасалась деверя. У того не язык – помело, мигом все растрезвонит, тем более если выгоду от этого имеет. Правда, деверь к ней не хаживал. А сама Антонина недавно побывала у него в «картофельном дворце», как прозвали соседи дом этого пройдохи. После долгих переговоров дал он Антонине шестьдесят три рубля на памятник Тимофею. «Все! – сказал деверь. – Пустым меня сделала. Вытрясла!..» Мошенник. Говорят, после нынешнего урожая фруктов и овощей новую сберкнижку завел. А все плачется, голубь мира. Почему-то из всего богатства и барахла, которым напихан его дом, Антонина помнила значок с голубем мира в лацкане кургузого деверева пиджака. Не так лицо деверя, как значок стоял перед ее глазами. Ну да бог с ним… Сотню колхоз выделил, сотню прислала сестра Тимофея из Кызыл-Орды. Остальные родственники пока молчали, раскачивались. Но пришлют – Антонина была уверена… Так она и жила ожиданием. Впрочем, времени прошло не так уж много, жаловаться – грех… Обведя взглядом комнату, Антонина успокоилась. Вроде бы все прибрано, нигде ни пылинки. Комод, шкаф, кровать, стол, книжные полки – все было сделано руками Тимофея. Он привозил из города разные доски, сам ладил, склеивал, сколачивал, мебель получалась не хуже фабричной. Вообще дом был, как говорится, полная чаша. И телевизор работал, и проигрыватель стоял на тумбе, набитой пластинками. Только вот лампочка висела голая. Плафон разбился, и ничего подходящего в сельпо не было. Антонина еще в тот день, когда она ехала с Кляминым на его злосчастном автомобиле, все время в голове держала – купить хороший плафон. Да дело так повернулось, что не до плафона было. А когда она из Южноморска выбиралась, то денег всего и осталось, что на хлеб. Ладно, простит ей Клямин эту лампочку. А может, прикрыть чем? В сарае валялся каркас от абажура. Приладить да завесить материей – все не так сиро… Антонина вышла на крыльцо.
Стояли погожие осенние дни. Воздух по утрам казался вытканным из тонюсеньких прозрачных нитей, что струились от земли вверх. Протянешь руку – нити раздвигаются, обволакивая кожу прохладой и лаской. Зелень еще держалась крепкая, даже непонятно, откуда во двор набивался такой ворох золотых чеканных листьев. Под вечер Антонина подметала двор. А утром словно и не было работы.
