– Я помогу.
– Вот еще. И сама справлюсь. – Антонина вскинула на Клямина влажные выпуклые глаза.
Клямин усмехнулся. Неужели он испытывал влечение к этой каракатице? Чувствуя облегчение, он подмигнул Антонине диким правым глазом. Приблизил к носу стакан, понюхал:
– На обувном креме завариваете пиво?
– Почему? Дрожжи с шалфеем замешиваем, – серьезно пояснила Антонина и добавила решительно: – Лучше скажи, каким ветром тебя занесло. А то вчера какой-то мятый был – слова не выдавишь.
Клямин зажмурился и сделал глубокий глоток. Рот обволок пряный и резкий дух. Наверняка и сюда корешки вложила эта лесная фея.
– На чабреце и шалфее замешивала, – угадала его мысль Антонина. – Все дело в доле: сколько чего вложить. – Она ждала от Клямина исповеди и выражала это нетерпеливым блеском черных глаз.
Клямин не торопился. Ему не хотелось ничего рассказывать. Ни о том, что с ним стряслось. Ни о том, как в четыре утра погрузил в багажник все что мог из ценных вещей, запер квартиру и рванул из города. Поначалу подался на побережье, прожил два дня в Ялте, потом махнул в Старый Крым и там провел три дня. Все это время ему казалось, что его вот-вот обнаружат. Или власти, или люди Серафима. В конце концов ему пришла в голову мысль махнуть к Антонине. А там время покажет…
– Слушай, что у тебя болтается на цепочке? – Антонина аппетитно хрумкнула соленым огурцом.
– Фотография матери.
– Покажи.
– Руки измазаны.
– Я сама достану. – Антонина мигом вытерла руки о полотенце и потянулась к медальону.
Ее пальцы коснулись груди Клямина. Они шарили, медленно спускаясь вниз от горла в широко распахнутый ворот спортивной куртки. Клямин поймал ладонью шершавую, жесткую кисть Антонины и прижал к груди. Вблизи черты ее лица размазывались, а здоровая кожа высвечивала изнутри накопленным за лето чистым солнцем. Клямину чудился вольный запах леса, цветов и трав, настоянный на дожде…
– Не балуй, Антон, – тихо промолвила Антонина.
– Что так?
– Не балуй… Потом ты меня возненавидишь. И мне будет тяжело.
Второй рукой Антонина решительно отвела ладонь Клямина в сторону и достала медальон. Она вглядывалась в лицо женщины на пожелтевшей фотографии. Вздохнула, захлопнула крышку и закинула медальон в ворот куртки.
– Красивая была, – проговорила Антонина.
– Дочка моя на нее похожа, – проговорил Клямин. Антонина отломила горбушку, намазала ее маслом:
– Ты про друга своего рассказывал. Помнишь? Историю с дочкой, о которой тот ничего не знал… Твоя история?
– Моя.
– То-то! – с каким-то злорадством воскликнула Антонина. – Такой историей никого не обманешь. Я и тогда тебе сказала. Ну и что?
– Люблю я ее, Антонина.
– Вот и хорошо, – кивнула она. – Что же ты ускакал?
– Это другая история, не будем о ней. Поживу у тебя немного, огляжусь.
– Накуролесил небось и деру дал. – Антонина бросила на Клямина пытливый взгляд.
Он с маху стукнул кулаком о стол. Гневно сверкнул глазами.
– Сказал – не будем, так не будем! Ясно?!
Антонина втянула голову в плечи, опуская на грудь многоярусный зоб. Кое-кто удивился бы, глядя со стороны на своенравную, острую на язык, а сейчас такую покорную Антонину.
– Не будем, не будем, – торопливо согласилась она и пробормотала потише: – Ну и характер. Представляю, как дочке-то твоей достается. – Она искоса взглянула на Клямина.
– Как ты сказала?
– Говорю, дочке твоей нелегко, – смелее повторила Антонина.
– Дочке, дочке… Моей дочке! – воскликнул Клямин, словно прислушиваясь к чему-то. – А ведь верно… Трудно ей приходится, да… Ничего, вот вернусь… Вернусь же я когда-нибудь… Представляешь, Антонина, вваливаюсь я, скажем, в клуб. С дочерью. Все зыркают, шепчутся. Кого еще на буксире привел этот пижон?! Да какая красавица! И чего она в нем нашла? А я и говорю: «Познакомьтесь, моя дочь!» Вот будет кино, а? Ты скажи, Антонина, как, по-твоему… Нет, лучше помолчи! А то брякнешь что-нибудь – все кино мне сорвешь. Помолчи! Ни звука.
По лицу Клямина блуждала незнакомая Антонине улыбка. Застенчивая и добрая. Как у близоруких людей. Понемногу она спряталась, высохла. Словно вода, впитанная песком.
Встав, Клямин прошелся по комнате, остановился у комода, заставленного фотографиями в рамках. Узнал Тимофея, хмыкнул. Сколько неприятностей у него, Клямина, связано с этим русоволосым человеком! И еще почему-то в эту минуту Клямин подумал о том, что у него нет настоящих друзей, с которыми можно было бы поделиться самым сокровенным, – нет…
