попыталась я объяснить «испанке», что пора расходиться.
Я лежала в ванне и рукой прибивала вздыбленную пену.
— Учись жить одна. В жизни это пригодится. Тебе особенно, — она сидела на краю ванны, опустив руку в пену.
— Почему это? Я не собираюсь жить одна. Выйду замуж, будет семья, дети, как положено.
«Испанка» поймала мою ногу под пеной и потянула на себя. Я с головой ушла под воду.
— Ты чего делаешь?! — отплевываясь от пены, завопила я.
— Играю с тобой… А замуж ты, если выйдешь, то быстро разведешься. Потому что так, как я тебя, никто не будет любить. Ты всегда будешь узнавать любовь в разных людях, но потом горько раскаиваться, выдавая желаемое за действительное. Но главной твоей бедой навсегда будет то, что ты пропустила меня в своей жизни.
— Ты ненормальная. — Я вылезла из ванны и побыстрее закуталась в полотенце. — Ты кто? Я тебя едва знаю. Не фантазируй!
— Можно я буду звать тебя «слоник»? — спросила она, игнорируя мои эмоции.
— Я так плохо выгляжу?
— Нет. Просто так. Без объяснений.
Вечером мы пили индийский чай со слоном и закусывали конфетами «Белочка».
Я репетировала пьесу «Трехгрошовая опера». У меня была роль Селии Пичем.
«Испанка» подавала реплики за других персонажей. Кстати, очень удачно. Мы смеялись, потому что получалось, как в театре Кабуки. Только наоборот. Там все роли исполняют мужчины, а здесь женщины.
«Испанка» была и моим мужем, и моей дочерью.
«Испанка» тянула с ответом Полли.
— Слушай, а что если ты от себя добавишь? Скажи так: «Любила? Неоднократно!» Это будет смешнее.
— Любила? Неоднократно! — абсолютно серьезно ответила Селия Пичем моим голосом.
В дверь позвонили.
Я раздосадованно отложила пьесу и пошла открывать. Наверняка очередная балетная труппа решила развеяться после тяжелого спектакля. Лучше открыть, пока через балкон не полезли.
— Кто? — спросила я из-за двери.
— Здравствуйте! — раздался сочный мужской голос. — Извините, Мария у вас?
— Нет. Здесь такие не живут.
Я вернулась в гостиную и снова взяла в руки пьесу.
— Марию какую-то ищут…
— Это я, — отозвалась «испанка».
Я посмотрела на нее, как в первый раз.
— Тебя зовут Мария?
«Испанка» равнодушно пожала плечами.
— Это за тобой? — спросила я.
Она промолчала.
В дверь снова позвонили.
— Иди, если это к тебе, — решительно указала я ей на дверь.
— Не пойду. Зачем.
Она была очень странная.
В дверь нетерпеливо позвонили подряд два раза.
— Кто этот мужчина? — вопросов было больше, чем ответов.
— Наверно, мой муж, — отозвалась «испанка».
Я пошла открывать дверь.
На пороге стоял немолодой плотный мужчина в костюме, с портфелем и в массивных очках в роговой оправе. Он уставился на меня тревожными глазами, что-то пробурчал и без приглашения устремился внутрь квартиры.
— Проходите… — запоздало промямлила я ему в спину от растерянности.
Он сразу прошел в гостиную, не задерживаясь в прихожей.
— Здравствуй, Мария! Очень рад тебя видеть, — ровным голосом сообщил он, остановившись в дверях.
«Испанка» Мария молчала и тупо смотрела в чашку с чаем.
— Дорогая, мне стоило большого труда найти тебя. Нельзя так поступать с теми, кто любит тебя и заботится о тебе. Я очень волновался. Не знал, что с тобой. Ты забыла взять «Аминазин». Я очень волновался… Но теперь я вижу, что с тобой все в порядке, и мы поедем домой, где тебя все ждут.
Мужчина говорил с Марией очень странно. Явно придавая какой-то особый смысл «силе слова». Каждой фразой он подчеркивал исключительность Марии и важность для семьи и общества, при этом четко обозначал цели и жизненные планы.
И что такое «Аминазин»? Он с анальгином перепутал?
Мария молчала.
— Детка, нам через три дня улетать в Мадрид. Надеюсь, ты не подведешь меня и скоро мы окажемся в нашем уютном гнездышке.
Мария начала молча складывать фантики из-под конфет в геометрические фигуры. Отчеркивала ногтем ровные края, подробно и педантично. Потом снова развертывала фантики и начинала рвать на кусочки по линиям сгиба. Казалось, этот процесс целиком поглотил ее внимание. Крупные куски она разрывала на мелкие частички, пока фантики не превратились в разноцветное конфетти.
Удовлетворенная работой, Мария сгребла ворох нарванных кусочков и подбросила над головой. Посыпался пестрый дождик.
Она засмеялась, подставив лицо подающему дождю.
Я первый раз видела ее смеющейся.
— Ну, началось, — почему-то встревожился мужчина. — Скажите ей, пожалуйста… Как вас зовут? Ей нужно домой. Помогите мне объяснить, что у нее есть дом.
— Мария! — назвала я ее официально. — Тебе пора домой. Я тоже уезжаю.
Лицо «испанки» изменилось в одну секунду. Ее губы побелели, глаза стали из черных зелеными, тонкие пальцы рук сплелись, и она начала яростно выламывать их в другую строну. Она дышала часто-часто, и казалось, сейчас взорвется от отчаяния.
— Вот видишь, — суетливо уговаривал муж, — всем пора по домам. Послушайся!
— Я люблю ее, — выдохнула Мария, глядя мне прямо в глаза.
— Очень хорошо, — не удивился муж. — Вы будете переписываться. Она прилетит к нам. Все будет замечательно!
Я не выдержала ее взгляда. Занялась пачкой сигарет. Раскрыла, достала, поискала по карманам спички…
— Любила ли я когда-нибудь… Неоднократно… Но не тебя, Мария.
Мне хотелось это сказать. И я сказала. Чувствовала, что в этой сцене заранее прописана драматургия. И в нашем финале не должно остаться трех главных героев. Я лишняя.
— Ты-ы все-е врешь… — растягивая слова, нараспев прошептала Мария. — Я не хочу-у…
Она беспомощно завертела головой по сторонам. Привстала…
— Сигареты здесь, — я протянула ей пачку.
Думала, «испанка» ищет «Яву», но тут же вспомнила, что она не курит.
— Мария! — внезапно вскрикнул мужчина и дернулся к ней.
Мария в два шага оказалась возле открытого балкона, встала на табуретку и спрыгнула вниз.
Занавески вздыбились от порыва ветра и захлопали ей на прощанье. Я окаменела…
Потом мы бросились вниз, мешая друг другу, и одолели пролет за секунду. Я слышала, как он дышит — он хрипел от страха и ужаса. Вот так, бежал по лестнице и хрипло рычал: «хыырр».
Ужасное зрелище… Молоденькая тоненькая девушка с разбросанными ногами. Ее тонкие руки скребли по траве, она не могла подняться…
— Маша, Маша, ну зачем же так, — приговаривал муж, пытаясь приподнять девушку с земли. И горько плакал.
Она не плакала — стонала от пережитого. Соседка по дому работала в Склифе, иногда я приходила к ней в гости в травматологию. Там стонали по-другому. От физической боли по-другому стонут.
Трудно было понять, что у нее сломано. Она не жаловалась. Но главное — она была жива.
Я легла рядом с ней на землю и заглянула в лицо.
— До…иг…рала св. ой спе…ктакль? — едва слышно спросила она.
— Потерпи, милая, сейчас «скорая» будет, — плакал муж, подкладывая ей под голову свернутый пиджак. Его очки запотели от слез, он снял их, вытирая глаза, бросил на траву.
— Как мне теперь с этим жить?! — выдохнула я ей в ответ, потому что она была жива. Обида за ее жестокость сменила страх смерти. Она не ответила.
«Скорая» забрала ее в Склифосовского. Был диагностирован перелом голени и компрессионный перелом поясничных позвонков. Еще пальцы на правой руке поломались, но самое тяжелое все равно позвоночник. Врач сказал, что ее спас второй этаж. Могло быть хуже.
Ух, как я плакала, сидя во дворике больницы. Мне было очень жалко ее. Каждый день я приезжала к ней и садилась на лавку перед корпусом. В палату меня не пускали. И мне было очень плохо, потому что я не понимала, как это случилось и есть ли в этом моя вина? Даже в кино я отворачивалась от экрана при подобных сценах, а тут в твоей квартире, перед глазами уходит вниз человек, который только что смеялся и пел.
В один из дней моего уличного дежурства ко мне подсел ее муж.
Я попросила его рассказать о Марии.
Ей было семнадцать, когда они познакомились. Он дипломат, работает в Испании. Намного старше нее. Увидел, влюбился без памяти, год подождал и женился. Мария хотела стать драматической актрисой и собиралась поступать в театральный, но он настоял, чтобы они уехали жить в Мадрид. Там она поступила на актерские курсы и вроде бы все складывалось замечательно. Европейская внешность, талант к языкам плюс огромная работоспособность обещали явить миру новую звезду Мельпомены. Она была единогласно принята в труппу нового экспериментального театра.
Марии исполняется двадцать два года. В это время в Москве, после затяжной депрессии, кончает с собой ее мать.
Переживая сильнейшее потрясение, Мария отказалась возвращаться в Мадрид. Она бродила по городу и искала своего «слоника».
— Почему «слоник»? Откуда это? — вспомнила я прозвище, данное мне «испанкой».
— У ее матери
