Разоспавшиеся пограничники не сразу поняли, что произошло, но потом опомнились и открыли ответный огонь. Завязался бой.
«Эх, было бы противотанковое ружье, мы бы дали им жизни!» — подумал Коза.
И вдруг за спиной залегших партизан затрещали выстрелы. Это немецкие посты подтянулись на помощь заставе с границы.
Все вокруг осветила ракета. За ней другая. Немцы вызывали помощь.
— Ну я тебе покажу, как светить! Я тебе посвечу, черти бы тебя побрали, — выругался один из партизан неподалеку от Козы и пополз к зданию.
— Назад! Назад, сумасшедший! — крикнул вслед партизану Коза, хотя этим криком он мог выдать себя. И точно — на него сразу же обрушилась очередь из пулемета, он едва успел прижаться к земле.
Когда он поднял голову, то при свете ракеты увидел, как партизан подполз почти к самому зданию и ворвался в сарай. Однако там не прозвучало ни одного выстрела, лишь новые ракеты то и дело шипели над головой партизан, освещая окружающее пространство.
Коза раздумывал, должен ли он рисковать из-за одного человека и поднимать всех в атаку. В этом, как ему казалось, не было необходимости. Но вскоре все решилось само собой — к пограничникам прибыло подкрепление.
Коза дал приказ отступать, а сам с Вржещаком и Вышкержаком прикрывал отход.
У леса группа встретила связного, который уходил искать стрелка с противотанковым ружьем, но так и не нашел его.
— Густлик, ты здесь у себя дома, никто другой не справится. Спустишься в Карловицы и разузнаешь, что говорят о сегодняшней перестрелке, — приказал Коза. — А ты, — обратился он к связному, — веди нас обратно.
Отползая от заставы, Густлик попал в небольшой карьер.
Здесь он решил дождаться утра и сам не заметил, как уснул.
Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко. В кармане у него был кусок хлеба, и он с аппетитом съел его. Убедившись в том, что все вокруг спокойно, он зашагал к лесу.
Никого по дороге не встретив, Густлик спокойно добрался до домов, прилепившихся к склону горы, и направился к Карловичам.
В корчме у вокзала сидели несколько крестьян. Еще за дверью Густлик услыхал, как они громко и горячо разговаривают, однако, когда он вошел, все умолкли. Потом, видимо решив, что он им не опасен, они вскоре заговорили снова. Густлик узнал, что ночью партизаны выкурили немцев из Тисняв и побывали на Яворниках. Немцы привезли в Подтяты с гор троих убитых; один крестьянин божился, что убитых было пятеро, а раненых увезли полную машину.
— Немцам что! Говорят, они ждут больших подкреплений и тогда с партизанами разделаются!
Густлик посидел еще немного. То, что он хотел узнать, узнал. И лишь одно портило ему настроение — мысль о том, что надо переходить обратно на словацкую сторону. Может, у Столичного будет лучше, там ведь он почти что дома.
Густлик отправился в путь засветло и прошел у подножия гор за Становницкую Кичеру над Каролинкой.
Там он свернул и пошел вверх по крутому склону в направлении на Порташ.
Вскоре он встретил пастуха. Это был дед Вранецкий из Вранчи, он гнал коров с пастбища. Густлик подумал: «Дед меня не узнает, где ему помнить, ведь мы виделись задолго до войны». Он поздоровался, похвалил коров — до чего они ладные, ухоженные, спросил, какая чья. Дед кнутиком показывал на коров, позванивающих колокольчиками.
— А что, дедушка, много нынче дозорных на границе? — отважился спросить Густлик.
— Много, — ответил старик.
Когда Густлик отошел, старик крикнул:
— Да ты не бойся, Густлик!.. Иди на Когутку, там пройдешь!
Он обернулся и увидел, как дед Вранецкий весело щурится ему вслед.
Густлик прошел между Когуткой и Порташем. Может, действительно этот участок меньше охраняли после перестрелки в Тиснявах, или ему просто повезло. Так или иначе, но он прошел и, когда граница осталась далеко позади, с облегчением присел. У него дрожали ноги, он боялся, что свалится и не встанет.
На моравской стороне Густлик изрядно поблуждал и оказался далеко от Штявника, пришлось ему идти целую ночь, прежде чем он добрался к Немчакам.
В штабе работа уже кипела вовсю, когда он докладывал Ушьяку и Мурзину о том, что ему удалось узнать.
Незадолго до полуночи был объявлен приказ выступать.
Из партизан мало кто спал. Было известно, что на другой день бригада должна перейти границу. В темноте с земли поднимались фигуры. Погасли сигареты, затихли разговоры. Роты молча собрались вокруг своих командиров.
Разведка уже выступила. За ней следовала третья рота, за третьей — вторая, потом штабная рота, а тыл прикрывали штурмовая и первая роты.
Медленно, шаг за шагом двигались люди в колонне. Тьма стояла кромешная, и каждый держался за ремень или веревку вещевого мешка впереди идущего. Моросил дождь. Марш предстоял трудный. Командир, решил двигаться не по дороге, а лесом. Проводники сначала не могли найти тропы, плутали, крутились на одном месте. Наконец выше домика лесника набрели на едва видную тропку, ведущую к Яворникам.
Поднимались в гору, потом спускались, шли наискось по склону, перебирались в темноте через ручьи и завалы. Спотыкались о камни и корни, вязли в трясине, до крови натерли и изодрали ноги, обувь у многих развалилась вконец. Ветки хлестали по лицу и рукам, раздирали одежду. Время от времени раздавался стон или приглушенное проклятье.
Как только цепочка где-нибудь прерывалась, движение замедлялось, пока колонна снова не становилась монолитной.
Наконец перевалили через отроги Кикулы, преодолели Устригел. Дождь не прекращался. Впрочем, сейчас он был союзником партизан, в такую погоду ночью немцев обычно не бывало в лесу.
Промокшие и обессиленные, шли партизаны.
Но вот передняя часть колонны остановилась. Ушьяк прошел вдоль колонны, от начала в конец, и тихо приказал командирам рот:
— Подойти к дому! Час отдыха!
Это был хутор Широка, затерявшийся в лесах.
Хозяйка поставила на плиту все горшки, которые нашла в доме, заварила липовый чай. Люди поочередно подходили к столу, подкреплялись горячим чаем и хлебом.
— Эх, веревка перетерлась, а я ею подметку к ботинку подвязывал, ботинок-то совсем развалился, — сокрушался Ванюшка. — Не умеют немцы хороших ботинок делать. Я ведь их с одного убитого фрица снял.
— Разрешается курить, — сказал комиссар.
— А где мы сейчас находимся, Шане? — тихонько спросил комиссара Франтик Малек.
— Недалеко от границы, скоро там будем.
После такого известия усталость начала проходить быстрее.
— Эх и поел бы я сейчас, ребятки!
— Подожди малость, наешься немецких консервов!
— Ну да, знаю я, буковый рулет, фаршированный стружками. И сто грамм дырок из швейцарского эрзац-сыра.
— Перед боем все равно нельзя есть. Говорят, рана в живот смертельна, если живот полный.
— А я с этой теорией не согласен.
Час пробежал быстро, и партизаны снова двинулись а поход. В предутреннем рассветном сумраке на поляне забелел пограничный столб. К нему, не дожидаясь команды, бросились несколько человек.
