чашки. На мексиканской рогоже в коридоре, после которой на голой спине у нее оставались впадинки.
За высоткой понимался летний рассвет, но спать не хотелось. Поедем, шептал я, одевая полусонную. Куда? она вслепую вдевала ноги в белье. Застегивал джинсы.
Черт его знает, почему меня всегда тянет на Ленгоры? чтобы смотреть на Москву, отчитываясь – каков герой?
И мы ехали на такси через весь город на смотровую площадку.
Буду купаться! кричал я с балюстрады. Она хватала меня за штанину – ты спятил, здесь нельзя, грязно. Поскользнувшись, катились по мокрому склону.
Я раздевался и прыгал в липкую воду, залитую ослепительным солнцем. Плыл, расталкивая мусор. Баржа идет! осторожно! кричала с берега. И я разворачивался, чесал обратно.
На парапете уже выстроились физкультурники и картинно закатывали глаза, когда я вылезал из воды.
Делали приседания.
Сон наваливался в теплой машине. Пора спать, спать, спать. Но сперва она усаживала меня в ванну. Оттирала и соскабливала речную слизь, грязь.
А через два дня возвращался муж. Наступали несносные дни. Мы виделись урывками, я тратил время на допросы, упреки. Жаловался. Да он уже давно не спит со мной, шептала она, прижавшись к затертым обоям над койкой.
«Мы живем как соседи».
Так, пунктиром, прошло полгода. Мы ходили по театрам, кино. Ужинали – за ее счет – в ресторанах, которые только-только открывались по Москве. Гуляли вдоль железнодорожной насыпи на Гастелло и строили планы. Разумеется, несбыточные.
Развестись, жить вместе, дети. Смешно. Жить на что? где?
Летом ей предложили большую поездку: надолго, на полгода. Второй эшелон, где имелось место, следовал к пункту сбора группы через Турцию. «Экологи против загрязнения африканских рек международными концернами» – так называлась акция.
И она согласилась.
На сборы оставалась неделя. Обиженный, я названивал, но никто не брал трубку. Я уже изготовился к беспросветной разлуке, когда она вдруг объявилась. Тебе нужно срочно сделать заграничный паспорт, сказала она без предисловий. Мой муж поможет оформить бумаги через свою контору. Ты понял? «Почему ты не звонила?». «Завтра принесешь ему фотографии и заполнишь анкеты. Я сказала, что это нужно для газеты, он сделает. И ни о чем не спрашивай – ради бога. Все после».
В конторе меня встретил здоровый элегантный мужик с выбритой челюстью удава. Улыбался он криво, оголяя левый клык. Носил берет и белый плащ. Таких на улице в то время держали за иностранцев, пялились. Да и говорил он с акцентом, хотя с ее слов выходило, что родом из Талдома.
А через пару дней я получил паспорт и мы встретились вечером в парке. Я решил играть роль обиженного, но она сразу перешла к делу.
Оказалось, перед отправкой в Африку некоторое время она проведет в Стамбуле, ожидая какие-то документы на провоз техники. Одна, твердила она, я буду жить в Стамбуле одна, жить и ждать эти чертовы бумаги неделю или две, и мы сможем провести это время вместе.
Все очень просто, продолжала она, тебе нужны только деньги на билет. Вот они, эти деньги, держи. Вернешь потом, сейчас главное быстро купить билет. Я тебя встречу в аэропорту. У нас номер люкс. Огромный город, ты и я, что еще нужно? согласен?
Еще бы я был не согласен.
Да, однажды я уже побывал в Стамбуле. И случилось это задолго до Синана. Оглушенный и влюбленный, я не успел увидеть город. Какие-то фрагменты всплывают в моей памяти, лица и звуки.
Мы жили в гостинице «Кебан-отель» на площади Таксим. Медовая наша неделя только началась, когда наступила развязка: банальная и мелодраматичная как и вся наша история.
В номер позвонили чуть свет. Вас разыскивает такой-то господин, доложили в трубку, он утверждает, что ваш муж и хочет видеть.
«Могу ли я пропустить его в номер?»
Она лепетала на английском, а потом вдруг переходила на русский: «Ты? здесь? но что случилось? Не надо, я сейчас сама спущусь!»
Он сказал, что поднимется и повесил трубку. В дверях я обернулся. Голая, она сидела по-турецки на простынях, прижав трубку к груди, и впервые как-то беспомощно, по-детски смотрела.
Такой я ее и запомнил.
Я кивнул и вышел в коридор. Рукав с номерами «люкс» был глухим, оставалось на лифте, но лифт за углом звякал.
Я бросился к стеклянной дверце в тупике. Она оказалась незапертой и я протиснулся на пожарную лестницу. Спустился по ступенькам во двор и вышел в переулок.
Бегство из города было стремительным и постыдным. Как будто это не он, а я оказался чужим в этом городе. Как будто это я, а не он лишний в спектакле.
Итак, я вернулся: так же внезапно, как и уехал. Но сразу после Стамбула жизнь моя пошла вкривь и вкось. Я уехал из города на неделю, а вернулся в другую страну. В эти дни случился путч и закрылась газета. Тогда же меня выдворили из комнаты на Гастелло: обеспокоенная хозяйка квартиры вернулась на родину.
В добавок ко всему мне отказали в аспирантуре.
Что было делать?
Возвращаться к родственникам не хотелось. Переехал к приятелю в Александровскую слободу, где имелся деревенский дом и двор, и баня за речкой. Мы ударились в долгосрочное пьянство, которое вяло текло на фоне древнего Кремля, особенно тоскливого осенними короткими деньками. Не помню, сколько времени продолжалось мое «слободское сидение», только однажды утром, когда в бочке впервые замерзла вода, раздался звонок. Звонил аппарат, до сей поры безмолвно стоявший на газовой колонке – и я с похмельным изумлением поднял трубку.
В трубке оказался наш бывший главный. Откашливаясь и кряхтя, он сказал, что меня искали, «но ты, старик, совсем пропал, нельзя же так, все концы в воду».
Я что-то промычал в ответ.
«Значит, ты ничего не знаешь…» – он чиркнул зажигалкой.
Их «сессна» вылетела ночью, а через час пропала связь. Долго не могли найти, потому что самолет упал на территории соседней страны. Потом следствие – тела переправили только через три недели. Масса формальностей, у нас ведь с ними сложные отношения. Вот они и тянули. Команда интернациональная, пока с каждым разберешься.
«А может и хорошо, что тебя не было» – долгий выдох дыма. «Ты прости меня, конечно, но я ведь все знал. И про Москву-реку, и про Стамбул. Она мне все рассказывала. А там родственники, муж этот. Я все понимаю, но ты вот что – ты не кисни. И вылезай из дыры, пока не пропал. Мы тут затеваем новый журнал и нам нужны люди. Займись хорошим делом. Тебе теперь самое время».
И я вылез, я не пропал.
С удивлением и каким-то разочарованием я обнаружил, что ее смерть не стоила мне особых переживаний. Очень скоро у меня появилось хорошее дело, за которое платили хорошие деньги. Снял новое жилище в центре, а через месяц привел женщину; стали регулярно встречаться; планов на будущее не строили.
Часто ездил в командировки.
Дела мои вообще как-то стремительно пошли в гору. Как будто после Стамбула в небесной канцелярии мне подписали командировочное удостоверение. И все вдруг стало происходить само собой.
Я редко вспоминал о ней. К чему? Слишком большой соблазн сослагательного наклонения. Но спустя несколько лет, описав круг, история вернулась. Тогда-то я и почувствовал боль. Она была слабой, но назойливой, и докучала как этикетка на майке, которая натирает шею.
Что, если стеклянная дверь в коридоре оказалась запертой? Или замешкайся я тогда на секунду? Жизнь, конечно же, пошла наперекосяк, но это была бы жизнь, а не обломки самолета.
