Утром следующего дня повторилось все то же, что и накануне.
Наша троица, оснастившись оружием и провиантом, уселась в фаэтон и отправилась в очередное гиблое место. Только теперь я выбирал его с учетом территориальной близости к усадьбе.
Утро только пробуждалось, медленно отдавая накопившуюся за ночь прохладу. Опрокинутый над головой голубой океан неба изредка прочерчивали бледно-розовые штрихи облаков.
— День-то будет жарким, — поделился прозаическим наблюдением Иван.
— Все в воле Божьей, а дождичек бы не помешал. Как бы засухи не было, — добавил Тимофей.
— Как там Софья? — спросил я его.
— Способно. Добрая баба. Ныне на всенощной и обвенчались, — неожиданно сказал он.
— Как так обвенчались? — поразился я. — Когда это вы успели? Разве такое возможно?
— За рупь серебром все возможно, — засмеялся Иван.
— Шутишь, — возразил кузнец. — Наш поп меньше трех рублей за быстрое венчанье не берет.
— Тогда поздравляю, с меня подарок, — пообещал я. — Молодцы, мне твоя Софья понравилась, решительная женщина, и подходите вы друг другу.
— На добром слове благодарствую.
— Теперь бы дело наше кончить побыстрее. Что ты про эти места знаешь?
— Там за лесом сразу же начинаются топкие болота, — рассказал кузнец историю этого края. — Наши крестьяне обходят это место за версту после того, как там сгинула целая охота помещика Зверева.
— И много их было в этой охоте? — уточнил я.
— Не очень, сам барин, четыре егеря и собаки.
— И все разом пропали? — удивился Иван.
— Как ушли — и с концами, — подтвердил Тимофей. — Потом, как его барыня тревогу подняла, собрались здешние помещики и устроили поиск. Так еще три егеря исчезли. С тех пор все местные туда ни ногой, хотя клюквы на тамошних болотах видимо-невидимо.
— Хорошее местечко, — похвалил я. — Нужно было с него и начинать.
— Это, Лексей Григорьич, — впервые кузнец назвал меня по имени, а не барином, — как Господу было угодно указать. Вишь, удалось-таки нам спасти невинные женские души от лютой смерти.
— И то правда, — согласился я. — И спасти, и супостата наказать. Да, кстати, что ты вчера своим кнутом со Святым Отцом сделал? Это что у тебя за кнут такой?
— Обыкновенно, какой. Тот, которым меня правили. Я его у палача за пять копеек выкупил и берегу теперь для их благородия управляющего.
— А почему Святой Отец от него кровью залился?
— А как же иначе? — удивился кузнец. — Для чего же тогда правеж? Показать тебе мою спину?
Делать было нечего, думать о ближайших перспективах не хотелось, и я согласился:
— Почему ж не показать, покажи.
Тимофей криво усмехнулся и стянул через голову холщовую рубаху. Повернулся ко мне спиной.
— Погляди, коли любопытно.
Я взглянул, и мне чуть не сделалось дурно. Это была не спина, а одна багровая рана с зажившим, кое-как слепленным кусками и полосами, мясом.
— Это после кнута? — только и спросил я, не в силах отвезти взгляда от такого надругательства над человеческой плотью.
— От него, родимого, от кого же! Все лето пластом пролежал, спасибо жена-покойница и бабка Пелагея выходили. Антонов огонь травами и наварами отвели.
— И за что же тебя так?
— Известно за что, их благородие управляющий посчитали, что я, будто, дерзок.
— Неужели только за это? Вот гад!
— Известно, не горлица, коли не только меня, мужика, но и малых деток не пожалел. Вот для него кнут и держу. Его, поди, как дворянина за душегубство только что в острог посадят, да в каторгу сошлют, а я поспособствую, чтобы он на себе и народное горе почувствовал, — договорил Тимофей, натягивая на обезображенное тело рубаху.
— И это все с тобой сделали простым кнутом?
— Почто простым, правежным.
— Ну-ка покажи, — попросил я, — вчера я толком не разглядел.
— Это всегда пожалуйте. Нам за показ денег не брать.
Кузнец развязал свою суму и подал мне завернутое в чистую тряпицу это орудие пытки. Только теперь, держа в руках, я понял, что такое настоящий кнут.
Как я уже говорил, к толстому, в обхват руки, древку был приделан сложенный из толстых четырехгранных полос кожи семидесятисантиметровой длины столбец, делающий конструкцию гибкой и хлесткой. Столбец этот завершался массивным медным кольцом, к которому был прикреплен конец, сделанный из широкого ремня толстой сыромятной кожи, выделанный желобком и загнутый на конце когтем.
Этим-то хвостом, твердым, как кость, наносились удары. Каждый удар пробивал кожу, и она вместе с мясом отставала кусками.
— Хороший палач за три удара может кого хочешь отправить на тот свет, — вмешался в разговор Иван, — коли будет бить не плашмя, а когтем, то сквозь ребра сердце враз пробьет!
— Господи, каких же только пакостей люди не напридумывали себе на погибель и муки! — не удержался я от сентенции.
— Это как водится, — подтвердил кузнец, — как споймаю управляющего, ужо муку ему сам определю!
— Скоро на месте будем? — переменил я тему разговора.
— Зараз и доберемся. Вон за той рощицей аккурат и начнется Пьяный лес.
— Почему его так назвали?
— По барину Звереву, он на охоту всегда пьяный ездил, вот поначалу и решили, что по этому делу и сгинул. С тех пор и пошло: Пьяный и Пьяный. А ранее тот лес Выздринским звался, а почему — не знаю.
— Останови здесь, — попросил я кучера, когда мы доехали до рощицы, за которой должен был начаться лес. — Вернешься за нами вечером. Если мы не придем, приедешь на другой день. Понятно?
— Это как положено, — согласился кучер. — Мы люди с большим понятием. Коли велено, так оно и прилежно. Только Выздринским лес именовали потому, что жил в здешних краях барин такой Выздренов. А ты, коли не знаешь, не говори, — добавил он в укоризну кузнецу. — Так и звали барина — Иван Иванович Выздренов. Только помер он давно, а когда это было, врать не буду.
