каким-то лоскутным одеялом, лежала княжна. Ни Ивана, ни Любы в комнате не было.
То, что мы живы и спим в избе, а не стынем в снегу, могло говорить только об одном, наше дело кончилось если не победой, то и не полным поражением. Я начал проверять состояние своих конечностей. Все они вроде бы, функционировали нормально. Осталось встать и проверить это на практике. Я сбросил тулуп, которым был укрыт, собрался слезть с печи, и тогда увидел что на мне надето чужое белье, причем ветхое и посконное.
— Маша, — позвал я, но вместо членораздельной речи, получилось какое-то мычание.
Я откашлялся и снова попытался позвать княжну, но горло свела судорога и опять, смог выдавить из себя только несколько нечленораздельных звуков. Это было странно. Чувствовал я себя вполне прилично, но как только пытался заговорить, горло начинали сводить спазмы.
Княжна Марья, между тем, продолжала лежать вытянувшись на спине, никак не реагируя на мои «звуковые сигналы». Соблюдая, на всякий случай, осторожность, я слез с печи и подошел к ее полатям. По ее виду было непонятно, то ли она крепко спит, то ли находится без сознания. Со вчерашнего дня лицо у нее изменилось, заострился нос, сделались более заметными скулы. Как будто она перенесла голод или болезнь.
Оставив ее в покое, я вышел в сени в поисках воды. Там как принята в крестьянских избах, стояла бочка с прицепленным сбоку берестяным ковшиком. Я напился и опять попробовал голос. Он не восстановился, но хотя бы я начал сипеть чуть отчетливее. Теперь мне нужно было срочно решить следующую жизненно необходимую проблему, только было непонятно, как выйти на мороз без одежды и обуви.
В сенях ничего подходящего не оказалось и пришлось вернуться в избу. Для краткосрочного выхода «на двор», вполне подходил тулуп, которым я был укрыт, но беда оказалась в том, что в избе не нашлось никакой обуви. Тогда же в процессе поисков хоть каких-нибудь опорок, до меня дошло, что здесь, вообще, нет никакой одежды. Я приподнял одеяло, которым была укрыта княжна, и увидел, что на ней, как и на мне — только нижняя холщовая рубаха.
В тот момент решать детективные задачи у меня не было физической возможности, как и достойного выхода из ситуации. Пришлось, схватить с печи тулуп и босиком бежать наружу. И вот там-то меня ожидал настоящий шок. За дверями в лицо дохнуло не зимним холодом, а запахом травы и летнего зноя. Я остановился на месте, не понимая, что происходит. Переход из зимы в лето оказался таким неожиданным, что вместо того чтобы стремглав броситься на зады усадьбы, я больше минуты таращился на незнакомые ворота.
Почти все мои перемещения во времени я делал по своей воле или они были хоть как-то объяснимы, но на этот раз все случилось так неожиданно, что я по-настоящему растерялся.
Когда я медленно возвращался в избу, в голове уже крутились всевозможные варианты произошедшего перемещения. Проще всего было объяснить его последствиями странного обморока. Скорее всего, они были как-то связаны. Подобрав брошенный возле порога бесполезный в жаркий день тулуп, я вошел в прохладную избу. Теперь, когда можно было никуда не спешить, я внимательно ее осмотрел, и мне показалось, что это совсем не та изба, в которой мы остановились прошлым вечером.
Окончив осмотр помещения, я занялся Машей. Она по-прежнему неподвижно лежала, ни на что не реагируя. Я проверил у нее пульс, с сердцем у нее все было в порядке. Потом потряс ее за плечо, похлопал по щекам и даже попытался напоить водой. Она не просыпалась.
Это было уже слишком. Я начал вспоминать вчерашнюю ночь и хватился, что вместе с одеждой исчезло все мое оружие. Вот это было уже не простым огорчением, а почти катастрофой. Оставив на время девушку в покое, я вышел наружу, в надеже сориентироваться, что называется, на местности. В том, что мы находимся не во вчерашней избе, сомнения у меня больше не было. Та была новее и стояла дальше от ворот. Осталось выяснить, та ли это деревня. Правда, Сосновку я видел только в темноте, да еще и заваленную снегом, но количество домов и извилистая улица перемениться даже за несколько месяцев никак не могли.
Я вышел из ворот на улицу и осмотрелся. То, что это не маленькая деревушка, а село с церковным храмом, да еще и не бедным, я увидел сразу. На пыльной сельской улице никого живого, кроме кур и мелкого рогатого скота в этот час не было. Взрослое население, скорее всего, находилось на полевых работах, а старики и ребятишки прятались от зноя по дворам. Осматривать местные достопримечательности в одном нижнем белье было неудобно. К тому же не стоило обращать на себя внимание возможных случайных свидетелей.
Вернувшись в избу, я осмотрел ее более детально. Оказалось, что это самое обычное крестьянское жилище, без единого элемента таинственности. В закутке за печкой нашлась даже личные вещи хозяев и еда. Создавалось впечатление, что мы с княжной находимся здесь на обычном постое. Впрочем, меня занимала не сама изба, и не ее отсутствующие хозяева, а то где она находится.
Раньше, когда я перескакивал из одного времени в другое, то всегда оказывался на том же самом месте, где был в момент перемещения, теперь, похоже, условия игры поменялись. Все это было странно, и не совпадало с моим предшествующим опытом. Оставалось ждать, когда кто-нибудь появится и сможет ответить хоть на часть вопросов.
Пока же я решил заняться спящей принцессой и собственным лечением.
Первым делом, я осмотрел княжну. На ее теле не оказалось никаких ранений, ссадин или ушибов. Она просто крепко спала, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Даже когда я переворачивал ее с бока на бок, поднимал веки, Маша не подала никаких признаков жизни. Вместе с тем дышала она спокойно, пульс был ровным, и зрачки реагировали за свет.
Оставив бесполезные усилия ее разбудить, я занялся собой. Тут дело пошло успешнее, спазмы сжимающие горло, когда я пытался говорить, после самолечения прошли. Обретя голос, я успокоился. Выходило, что не все так страшно, как показалось вначале, и заболел я не от неведомого мистического воздействия, а по какой-то другой, поддающейся объяснению причине.
Решив проблему с пропавшим голосом, я вплотную взялся за княжну. Устроился рядом с ней на полатях, и начал сеанс. Однако мне тут же помешали.
— Ой, — воскликнул за спиной испуганный женский голос, — ты чего, бесстыдник, с девкой делаешь?
Я обернулся. Посередине комнаты стояла конопатая босоногая девчонка, в синим сарафане и осуждающе качала головой. Было ей на вид лет пятнадцать. Самый возраст бороться за высокую мораль и чистоту нравов.
— Ты кто, красавица? — спросил я, обрадовавшись хоть какой живой душе.
— Верка, — просто отрекомендовалась девочка и повторила вопрос. — Ты чего с девкой балуешь?
— Я не балую, а ее лечу, — ответил я, — она почему-то все и спит и никак не просыпается.
— А зачем руками лапаешь? — не удовлетворилась она моим ответом.
— Где ты видала, чтоб я ее лапал, я к ней даже не прикасаюсь, — оправдался я.
— Знаем мы вас, у вас у всех только одно на уме!
Девчонка была некрасивая, лопоухая с выгоревшими волосами и облупленным курносым носом, так что вряд ли пользовалась оглушительным успехом, и претензии к наглой половине человечества и «сексуальным домогательствам», были у нее, явно, надуманными.
— Ну ты, мать, слишком строга, лечить, не касаясь, не зазорно, — улыбнулся я.
— Я тебе не мать, — серьезно сказала девочка, — меня Веркой зовут!
— А где твои родители, Вера? — спросил я.
— Знамо где, сено ворошат.
