не проявляет ли хоть какую-то волновую или химическую активность, прежде чем пустить в подземелье. Тем более, меня не мог не проверить полковник Ангуло, как-никак он в Бюро антиволнового контроля служил. Но! Если забытый в кармане мусор абсолютно пассивен, то есть ничего подозрительного не испускает, как распознаешь, что это – самая что ни на есть дрянь?
Забудем про вульгарные маяки. Моя новая метка была не просто пассивна, но и внешний сигнал не отражала (на этом основана работа «пылевого резонатора»). Она, вероятно, вообще никак не искажала сигнал, что также широко используется в системах слежения. Боже упаси! Такие сюрпризы, будь они хоть трижды пассивны, хоть злокачественно фригидны, все равно отлавливаются аппаратурой контр-слежения. А у меня – бумажка и бумажка, какой с нее спрос? Теперь предположим, что этот комочек бумаги поглощает излучение полностью. Всевозможные детекторы его не видят, зато пара мобильных Z-локаторов, настроенных строго определенным образом, вполне способна засечь маленькую черную дырочку… Каких только деликатесов не припасено у нас для особо почетных клиентов. Ведь знал я о подобных фокусах! И не о таких знал. И Рэй не могла не знать. Что за тьма поглотила наши с ней рассудки?
Еще секунду назад все это было не более, чем логическими умопостроениями. И вот – получено блестящее подтверждение! Набравший скорость лейтенант Сикорски врезался в строй полицейских, как торпеда в борт крейсера. Грянул взрыв, с палубы посыпались чертыхающиеся люди. Из густого смрада воплей и проклятий вылетели два сплетенных тела, проехались по роскошному мозаичному полу до живой изгороди и остановились. Взбесившийся Руди сидел верхом на начальнике полиции и молотил кулаками, куда придется. Бывший комиссар-межпланетник визжал, как поросенок, и пытался достать соперника ногами. А ведь он не мальчик был, Бэла Барабаш, его ведь обучали, как и меня. Записка была насажана на пуговичку на его плече – вместо погона. За все надо платить, подумал я, встал и пошел.
Я пошел к выходу.
Никто не обратил на меня внимания: личный состав в полном составе бросился разнимать дерущихся. Я испытывал к ним жалость. Вот так просто взять и унять благородную ярость? Ну-ну, ребятушки, трудно же вам придется… «Ты что мне говорил!.. – оглушительно шипел лейтенант Сикорски. – Ты что мне пел, рогатый!..» Прощай, хороший человек, мысленно кивнул я ему. Много переживший, если врач Гончар не перебрал с поэтическими преувеличениями. За все надо платить, в том числе за добрые поступки, противоречащие служебным инструкциям. Я понимаю: тебя обманули. Твою порядочность использовали, как и мою мнительность. Тебя раздирали противоречия, но ты доверчив. Записку передал Бэла, тет-а-тет, обставив просьбу правильными словами, и ты поверил… «Поздно!.. – шипел Сикорски. – Теперь всё – поздно!..»
Лэн благоразумно стоял в сторонке, скрестив на груди руки. Он бесстрастно наблюдал. Прежде чем дать деру, я успел переброситься с ним парой слов.
– Как насчет Ленинграда? Не передумал?
– Спасибо, – ответил он. – У вас там и без меня хватает писателей.
– Тогда прощай, дружок.
– А мы еще встретимся?
– Когда-нибудь я проедусь на поезде по твоему Новому Метро, – соврал я. – Учись скорее.
Торжественность момента была смазана. Мальчик с тоской смотрел мне вслед, он все понимал. Я вышел наружу, и никто меня не остановил, не окликнул.
На площади что-то происходило. Неподвижная толпа наполняла парк, группируясь возле взорванного памятника, и оттуда, из молчаливых глубин, неслись одинокое гортанное пение. Полиции не было, вся полиция была внутри отеля. Разрезав скопище зевак выставленным вперед плечом, я добрался до эпицентра.
Голый мужчина, измазанный голубой краской, лежал на вершине каменной груды и просветленным взглядом смотрел на закат. То есть совершенно голый. Голова запрокинута, лицо заклеено биопластырем. Второй мужчина в набедренной повязке и алой накидке поверх плеч стоял возле первого на коленях, он раскачивался, с трудом удерживая равновесие, и тянул голосом нечто заунывное. Алая накидка была ни чем иным, как украденным из гостиницы покрывалом. А перед ними, раскинув по склону телескопические опоры, вполне устойчиво стоял трехногий этюдник, приобретенный, как видно, в одной из художественных лавок. Коробка этюдника была закрыта, поскольку живописать здесь никто не собирался; эта штуковина выполняла всего лишь функцию подставки.
На которой покоились выброшенные мною Буквы…
Кошмар плодился и плодился.
Тот парень, который лежал, был Куихом, живым богом, предназначенным для заклания. А второй, стоявший на коленях, был, разумеется, этнографом Паниагуа, по совместительству жрецом-накомом. Они не замечали меня, не замечали собравшихся вокруг людей, они видели что-то свое, что-то величественное, грандиозное. Может быть они были сейчас у подножия горы… как там ее… Хакавиц-Чипаль, возле стелы Э, на жертвенных ступенях Храма Маиса? Или, чего уж там, непосредственно в Семи Пещерах, вожделенном индейском рае? Груда обломков была языческой пирамидой, а этюдник… Чем был этюдник с положенными на него камнями? Не иначе, как Владыкой Черепом, чем же еще. Могли ли они увидеть в камнях что-то другое? Я, значит, их выбросил в приступе мозговой слабости, а эти счастливчики – подобрали. Сбылась мечта очередных идиотов.
Их боги жаждали крови. При огромном стечении туземцев жертва, выкрашенная священной голубой краской, была вознесена на вершину пирамиды и брошена на алтарь из черного камня. Наком Феликс руководил церемонией. Вот-вот наступит время пить и веселиться, веселиться и пить… Эх, коллеги, коллеги, чем вы опоили этих сильных парней? Обычно туземца, которому выпала честь стать богом, охраняет целый отряд соплеменников, чтобы тот не смылся, и на алтарь, понятное дело, человека укладывают насильно… здесь ничего этого не понадобилось, жертва все сделала сама!
Кто-то из зрителей вдруг сказал встревожено:
– А что это у них на треножнике?
– Точно! – отозвался кто-то с другой стороны. – Эй, смотрите!
– Приемник и слег… – прошептали сзади меня.
– У них там что, слег? – с придыханием спросила меня дама в цветастом платье-халате, показывая на этюдник; она была очень взволнована.
И пошел шепоток в толпе, перерастающий в возбужденный гул: «Слег… слег… слег…»
– …Целая коробка!
Думаешь, на всех хватит?
– Простите, что вы сказали? На всех не хватит, да?..
Что с людьми творилось? Люди стояли вокруг, не вмешиваясь в творимое на их глазах безумство, и заворожено смотрели на этюдник с Буквами…
Когда Паниагуа оборвал пение, я прыгнул вперед. В руках этнографа был топорик из зеленого нефрита, взявшийся невесть откуда. Камень, почитаемый индейцами гораздо выше золота, светился в лучах заходящего солнца. Киух блаженно ждал неизбежного – и дождался, счастливец. Натренированным движением наком рассек жертве грудную клетку… Я опоздал. Однако вытащить сердце и окропить им ступени пирамиды – нет, голубчик, этого удовольствия вам испытать не придется! Паниагуа мешком покатился вниз, запутавшись в своем одеяле. «Держите придурка! – швырнул я в пустоту. – Есть тут кто живой?» Тебя спасут, подумал я, стараясь не видеть страшную рану на груди душевнобольного. Ведь ты совсем еще молодой парень, Киух. «Домой…» – шевельнул он губами, осмысленно глядя мне в лицо. Тебя обязательно вытащат, думал я, рассовывая космические камни по карманам.
Времени не было, ни секунды лишней! Помочь здесь я уже никому не мог, поэтому, разметав бездушные манекены, расставленные на моем пути, – или это были гигантские, в человеческий рост кегли? – я бросился к проспекту Ленина.
Глава двадцать третья
Я ведь не хотел сюда ехать, отчетливо вспомнил я. Операция «Время учеников» не вызывала у меня ничего, кроме недоумения. Однако же – поехал. Зачем? Что-то вдруг потянуло меня в этот город, и Дим Димыч – только повод, кстати подвернувшийся. Если бы не было Строгова с его абулией, я все равно бы сорвался с места. «Вас вызвали…» Я ужаснулся, потому что сомнения исчезли.
Оказывается, я до сих пор не верил. Это невозможно! – хихикал карлик в моей голове. Я не верил в
