– На Каменный остров, а дальше пути идут на Петроградскую.
– То есть до Тучкова моста таким путем можно на трамвае доехать?
– Легко. Правда, крюк придется сделать. Слышь, Яша, хочешь войдем внутрь него, посмотрим? Не парься, он сейчас с тобой не улетит.
Журналист залез вслед за Кукушкиным внутрь машины. Трамвай как трамвай. Просторный салон с деревянными скамейками вдоль бортов. Но – витал в салоне еле уловимый запах каких-то экзотических благовоний, которыми пахнут лавки индийских и псевдоиндийских товаров.
– Ну что, убедился? – спросил Сергей.
– Ты обещал еще кое-что рассказать.
– В главном-то я тебя не обманул? Ну, и тут не обману. Так что можешь смело давать деньги.
Джекоб выдал Кукушкину обещанную штуку баксов. Журналист уже усвоил некоторые обычаи этой страны – поэтому, когда вернулись к джипу, он достал прихваченную с собой бутылку виски.
– Теперь приступим к теоретической части, – сказал Сергей лекторским тоном, сделал большой глоток, сунул руку в карман своего видавшего виды пиджака и вытащил две тоненькие книжки.
– Вот, ознакомься. Тут все сказано.
Одна книжка была ксерокопией какого-то старого тонкого стихотворного сборника – об этом говорил хотя бы непривычный шрифт. Каждая эпоха имеет свой почерк в книгоиздании. Но орфография была уже советской. Джекоб взглянул на низ титульной страницы. Ага, 1922-й. Перевел взгляд на заглавие: «Николай Гумилев. Огненный столп».
Журналист стал листать страницы.
– Дай сюда, я тебе покажу то, что нас интересует.
Сергей быстро перелистал книжку и протянул журналисту:
– Вот.
Стихотворение называлось «Заблудившийся трамвай». Начав читать, Джекоб ошеломленно поднял голову. Все точно. Он самый.
– А вот еще.
Джекоб взял другой материал. Это тоже был ксерокс, сделанный с какого-то журнала.
– «В звездную изморозь ночи выброшен алый трамвай», – прочел журналист.
– Это уже конец пятидесятых. Забытый поэт Роальд Мандельштам[58] . А жаль, кстати, что его забыли. Хорошо писал мужик. Но вот беда, умер в своей постели, а не в сталинском лагере. И в эмиграцию не свалил. Поэтому либерастам он был неинтересен.
Что-то не сходилось. Джекоб напряг память. Опять вспомнились фотки тридцатых…
– Погоди, но ведь этот трамвай – не двадцатых годов.
– Конечно нет. Это «американка». У нас такие ходили в тридцатые-сороковые годы прошлого века. Гумилев – тот, конечно, в другом вагоне катался. Вроде вон того, видишь, что в углу стоит. А вон тот, да, десятых-двадцатых годов. Да и этот трамвай ведь тоже не так уж давно восстановили из состояния полураспада. Но он вполне на ходу. Видишь, даже занавески на окнах. У нас на нем тоже, как и во Фриско, туристов катали. Ну, и на разные городские праздники выводили вместе с остальными антикварными вагонами. Да только какая разница-то? Может этот вагон поехать, а может и тот. А может – вон тот, совсем современный. Главное – что поехал куда надо. Да и разве в вагоне дело? Трамвай – он без электричества двигаться не может. А этот – мог…
– Ну да. И пер он так, что нормальный вагон с рельсов бы слетел…
– Я о том и говорю. Вопрос в другом: кто сел за контроллер.
– А кто сел?
– Ха! Если б я знал, я бы с тебя десять штук запросил. Но я сам бы хотел это знать. Но вот ты прикинь: а кто бошки шемякинским сфинксам оттяпал? Ты знаешь? Вот и я не знаю. Проснулась какая-то сила. То есть она была и раньше, но особо не проявлялась. А вот теперь началось. Может, это вы ее сдуру разбудили?
Как и в разговорах с Васькой, Джекоб почувствовал себя маленьким ребенком, которому рассказывают сказки. Но не потому, что хотят обмануть, а потому, что иначе он не поймет. Ну, ладно, поймем… Он решил задать еще один актуальный вопрос:
– Так почему уехали солдаты, а возвратились какие-то кришнаиты?
– Вот ведь в натуре! Глядишь в книгу, а видишь фигу! Тяжело с вами, американцами. Читай вот тут.
Журналист прочел:
– Понял? Вот они добрались до вокзала и купили билеты в ту сторону. А чего там они в этой самой Индии Духа набрались – так, знаешь ли, каждому дается по его уму.
– Так быстро?
– Кто тебе сказал, что быстро? Может, они там несколько лет валандались. Время – понятие относительное, как говаривал старик Альберт Эйнштейн.
Бутылка показывала дно, когда Джекоб задал еще один коварный вопрос:
– Слушай, а ты вот сказал, что любишь эти трамваи. А ведь ты его выдал?
– Ну, во-первых, голод не тетка. Жрать-то что-то надо. А во-вторых, ты ведь к своим офицерам не побежишь докладывать… Я же не дурак, соображаю.
Прав ведь был, гад. Джекоб никому ничего докладывать не собирался. И даже не потому, что опасался попасть в психиатрическое отделение – в компанию к тем самым немцам. Как-то получалось, что он уже играл в некую совсем свою игру. Тут – как в том же трамвайном движении. Раз уж поехал по колее – то придется двигаться до конца, куда бы тебя эта колея ни завела. А вела она куда-то совсем в непонятную сторону – в глухие питерские улицы.
«Интересно, как они отреагируют на эту трамвайную историю?» – подумал Джекоб и поймал себя на мысли – миротворческий корпус был для него уже «они»…
На обратном пути подвыпивший Джекоб спросил трамвайщика:
– Сергей, а вот ты сказал «либерасты»… Я вот наших, американских, тоже терпеть не могу. А ты за что? Ты сочувствуешь коммунистам или национал-патриотам?
– Да никому я не сочувствую и не сочувствовал. Все они – болтливые лохотронщики, которым только бабки нужны. Но ты рожи этих наших либерастов видел?
– Да уж нагляделся. Тут я согласен – сволочь первостатейная.
– Ну вот. А ты б послушал, что они нам по телевизору втирали. Я ведь все-таки историю знаю. И как можно назвать людей, которые глумятся над историей Великой войны? Гадят на солдатские могилы?
– Я как военный журналист тебя понимаю. Людьми такую мразь назвать нельзя…
На пресс-конференции царила тихая паника, местами переходившая в громкую. Где была теперь горластая и зубастая журналистская братия? Акулы пера превратились в маринованных килек. Они бы, возможно, улетели домой, но со дня неудачного штурма промзоны установилась беспросветно нелетная погода – и улетевшие самолеты обратно не возвращались. Причем многие пропадали бесследно. Теперь все с надеждой смотрели на генерала Адамса, ожидая: может быть, он скажет что-либо дельное?
И старый вояка, прошедший через множество горячих точек, побывавший в плену у ваххабитов и умудрившийся вернуться оттуда живым, оправдал надежды. Генерал вышел, пожелтевший после бессонной ночи, но решительный, и демонстративно скомкал бумажку с текстом, подготовленным пресс-центром:
– Господа! Возможно, вы ждете от меня объяснения тому, что происходит. Так вот, я вам совершенно честно заявляю: объяснений у меня нет! Если вы можете сами придумать какую-нибудь версию, чтобы, как вы выражаетесь, успокоить общественность, – валяйте придумывайте! Я не возражаю. Но! Сказанное мной не означает, что мы складываем оружие и расписываемся в собственном бессилии. Нет и еще раз нет! Да, мы понесли крупные потери. Я скажу вам больше – очень крупные. Но без потерь войны не бывает. Необходимо признать – тут идет война. В настоящее время мы планируем новую большую операцию в промзоне, чтобы уничтожить засевших там экстремистов.
При этих словах Джекоб усмехнулся. Он-то знал: ни черта на самом деле не планируется. В промзону сунули три разведывательные танковые группы. Две исчезли бесследно. Третью удалось обнаружить – танки напоминали обглоданные яблоки. Экипажей не нашли.
