– На чем же мы остановились? – Пилберг обернулся к Фергюсону, неприметному типчику аскетической внешности. Гуль не забыл еще, что именно Фергюсон стал причиной его вчерашней вспышки. Своим едким язычком этот человек умел доводить до белого каления. Гуль поспешил опустить глаза. Он ведь уже решил: его дело наблюдать и анализировать. И пусть они спорят о какой угодно чепухе. Если сосредоточиться на главном и не отвлекаться на пустяки, можно добиться очень многого… Кто это сказал? Карнеги? Или еще кто-то?
– Смотри-ка! – капитан ковырнул вилкой лежащий на тарелке буроватого цвета кусок и только теперь Гуль обратил внимание на сервировку стола. Они видели здешнюю пищу впервые.
– С виду обыкновенная пемза, а по вкусу самая настоящая халва!
Гуль тщательно прожевал небольшой кусочек и с недоумением покосился на приятеля.
– У меня мясо, – проговорил он неохотно. Потому что его «пемза» действительно походила на прожаренный кусок говядины. Как он и предвидел, Володя немедленно пришел в восторг. Поочередно попробовав из своей тарелки и из тарелки Гуля, он тут же выдал двойное объяснение.
– Тут халва и тут халва… Либо что-то приключилось с нашими вкусовыми рецепторами либо мы ощущаем то, чего внутренне желаем. Ты, скажем, любишь говядину, а я халву…
Он говорил что-то еще, но Гуль уже не слушал. Неспешно расправляясь со своей порцией, он переключил внимание на присутствующих. Восторг и мысли Володи были ему понятны. Теперь следовало понять тех, что появились здесь до них.
Кроме Пилберга и Фергюсона за столом сидело еще трое: Трап, Ригги и Хадсон. Последний был сух телом и молчалив. Когда он раскрывал рот, чтобы переправить туда очередной кус «пемзы», красноватые его веки начинали нервно подрагивать. Смотреть на людей Хадсону отчего-то не нравилось. Большую часть времени он сверлил взглядом собственную тарелку, и потому с ним Гуль чувствовал себя куда легче, нежели с Фергюсоном и Пилбергом. Трапа же с Ригги Гуль сумел бы описать двумя словами: переразвитые подростки. Внешне они вполне годились в телохранители и были скроены из того же материала, что Сван. Гуль не сразу отличил одного от другого. Если на Фергюсоне красовался косматый шерстяной свитер, а Хадсон с Пилбергом успели внести в свои костюмы различные гражданские вольности, то Ригги с Трапом, не стесняясь, предпочитали армейскую униформу. Если тот же Сван залихватски закатывал рукава на своих мощных ручищах, то Трап с Ригги пытались поддерживать одеяние в самом образцовом состоянии. И оттого на них скучно было смотреть. Потому что ничто так не обезличивает людей, как форма. В одинаковой степени рослые и широкогрудые, они походили даже лицами. Неумение расслабить взгляд, сосредоточенность в каждой черточке, шевелящиеся в такт подбородки – могучие настолько, что рядом с ними казались невыразительными прочие детали лица.
К этому времени капитан уже выговорился, и Гуль посчитал возможным прислушаться к беседе Пилберга с Фергюсоном. Складывалось впечатление, что никто не интересовался новичками. Ужин протекал довольно спокойно. Прибавилась пара соседей, вот и все. Колонию населял на редкость хладнокровный народ…
– …Все законы в мире пронизаны одной и той же нитью, Фергюсон. Хотите примеры? Пожалуйста! Сообщающиеся сосуды Бернулли – раз! Эпидемии, подстегивающие общечеловеческий иммунитет, – два! – Пилберг плотоядно улыбнулся. – И наконец – наше любимое либидо, о котором с таким апломбом поминают в последнее время. Улавливаете связь?
– Довольно смутную.
– Отчего же?
– Да оттого, что очень уж своеобразный подбор примеров. Я мог бы предложить с десяток других.
Скрипучий голосок Фергюсона терзал слух. Связок этот щуплый человек совсем не напрягал, но отчего- то сказанное выходило громким, почти оглушающим. Какая-то из фонем в голосе Фергюсона явно барахлила. В сереньком свитере, с торчащими во все стороны спутанными волосами, он походил на маленького голодного крысенка, и у Гуля с первых часов знакомства с Фергюсоном связались самые неприятные ассоциации.
– Что ж, предложите!
– Не буду. Потому что наперед знаю, во что это обернется. Вы тут же приметесь доказывать, что все слова состоят из букв одного и того же алфавита. Если это и есть то общее, о чем вы говорите, то спор превращается в бессмыслицу.
– Вас не проведешь, Ферги! – низкий рокочущий смех Пилберга напоминал мурлыканье льва. – Хотя про бессмыслицу вы зря. Любой спор, ведет ли он к новым точкам зрения, буксует ли на месте, является фрагментом, прекрасно вписывающимся в нашу жизнь. Его величество Коловращение ежедневно и еженощно взывает к людям, и мы вынуждены включаться во всеобщее бурление, хотим мы того или нет.
– Стало быть, все споры ведутся лишь во благо коловращения? – неожиданно вмешался Володя. – Но нам-то зачем это нужно? В чем смысл?
– А зачем нужны планеты, ветер и гравитация? – Пилберг был явно рад, что в разговор удалось втянуть еще одного оппонента. – Никто этого не знает! И наш спор – это то, чему должно быть, как должно быть рекам и пустыням. Обмен словесной энергией, бурление кофе над огнем!.. Другими словами – все те же сообщающиеся сосуды. Скажите грубость любому из нас, и уровень его, условно говоря, жидкости немедленно поднимется. Но дальше не сомневайтесь, он найдет способ уравняться с вами
– в драке ли, в перебранке, в чем-либо другом. Весь мир состоит из подобных уровневых колебаний. Мы не можем остановиться, потому что живем наподобие фотонов. И если даже вы заскучаете, вы и тогда не будете бездействовать. Такова природа человека. Будете набивать пузо, вышивать крестиком, вязать, пялиться на экран – словом, найдете себе занятие.
– Червячки, которые так или иначе будут и будут ползать,
– Фергюсон язвительно скривил тонкие бескровные губы. В дверном проеме мэрии мелькнула пестрая юбка Милиты, и, продолжая улыбаться, взъерошенный крысенок, немедленно уставился в ее сторону. Почему-то Гулю это не понравилось. Сидящий напротив него Трап широко зевнул. Поймав взгляд Гуля, лениво прикрыл рот огромной лапищей. Этой же рукой, немного погодя, стер выступившие на глаза слезы. Тарелка его была пуста, с куском «пемзы» он давно управился, но тем не менее вставать из-за стола не торопился. Он словно отсиживал положенные минуты, напоминая ученика, угодившего на скучный урок. Вероятно, как и Ригги, его ничуть не интересовало содержание беседы. Почему он не уходил, Гуль не понимал, как не понимал и того смутного беспокойства, которое вызывал в нем Трап. Такое бывает, когда кажется, что случайно встреченного человека где-то уже видел, но никак не сообразишь где. Отвернувшись, Гуль постарался выкинуть Трапа из головы.
– Природа наделила людей энергией, и все, что нам остается, это послушно расходовать ее. А как и куда – это уже каждый решает по своему усмотрению. Таким образом смысл – в суете! – Пилберг театрально развел руками. – И вот вам еще один пример – это самое фрикасе. Думаете, мы в самом деле нуждаемся в подобной пище?
Заметив недоумение на лице капитана, Пилберг вилкой постучал по своей тарелке.
– Да, да! Я об этой штуковине. То есть, если называть вещи своими именами, то это скорее всего лишайник – единственное, что мы сумели обнаружить из местной флоры. Согласитесь, звучит как-то не очень. Другое дело – фрикасе. Кстати, название предложил Трап, честь ему и хвала…
– Фрикасе! – Фергюсон фыркнул, и тщедушное тельце его подпрыгнуло на стуле.
– Какая разница, – проворчал Трап. – Главное, что съедобно.
Фергюсон радостно потер руки, а профессор печально вздохнул.
– Ужасное племя – люди, – пожаловался он, глядя на Гуля и капитана. – Десятки раз объяснял им эти вещи, и десятки раз они благополучно возвращались к своим абсурдистским догмам. Если на то пошло, здесь все съедобно! Земля, скалы, вот эта самая вилка… Скажите, капитан, это действительно так сложно постичь?
– Буксующее мышление, – не без ехидства подсказал Фергюсон. – Что вы хотите, проф? Не у всех получается, как у вас: сегодня одно, завтра другое.
– Эволюция, мой дорогой воитель! Странно, что многих она раздражает. Вероятно, тех, кого в наименьшей степени коснулась. Но ведь тридцатилетний рубеж – еще причина, чтобы замыкаться на достигнутом. Вы все еще витаете на Земле, а это не Земля и не Марс и даже не Венера. Это иное качество,
