– Действительно… Чем трепыхаться среди этих ваших терминов, не проще ли сразу отправиться за Перевал и навестить Мудрецов? Если верить Зуулу, эти парни знают все на свете. Так что все ваши истины там в два счета…
– Нет! – Правая ладонь Пилберга с размаху опустилась на стол. Сидящие вздрогнули, зевающий Трап клацнул челюстью и выронил вилку. Лицо и шея профессора побагровели.
– Нет, – повторил он тише. – С нас хватит одного Зуула…
«Почему они слушают его?» – Гуль покосился на физиономии Трапа и Ригги – бледные, по-собачьи сосредоточенные.
– Уйти проще простого, – продолжал Пилберг. – Только… Черт побери! Неужели вам действительно понравится, если кто-то будет пережевывать за вас пищу, да еще аккуратненько пропихивать в ваш желудок?… Да, я твердо заявляю: лично мне Мудрецы не нужны! Путь к истине – одно из удовольствий, и упаси меня Боже заполучить все знания в один присест, – он невесело усмехнулся. – Да если разобраться, ваши хваленые Мудрецы – несчастнейшие из людей… Если они, конечно, вообще люди.
– Ну, почему же? Четырехмерный мозг – тоже мозг, – возразил Фергюсон. Этот лохматый крысенок, пожалуй, единственный воспринял вспышку Пилберга с полнейшим спокойствием. Откинувшись на спинку стула, он покачивался на задних поскрипывающих ножках и указательным пальцем задумчиво ковырял в ухе. Услышав скрип стула, Ригги немедленно обеспокоился. Милита рассказывала, что именно Ригги, любившему поплотничать, колонисты обязаны всей мебелью. И этот стул без сомнения сколотил тоже он.
– Сами того не сознавая, профессор, вы стремитесь сохранить привычный мир в неизменности. Потому и опасаетесь Мудрецов. Уж лучше драться с двойниками, верно? Как известно, война и сплетни отвлекают. В сущности и я за то же. Но будем честны, – к чему тогда все эти дифирамбы познанию и интуиции?… Нас заглотила каракатица? Пусть. Переварила? Возможно. Но мы живы, мы воюем с призраками, питаемся фрикасе из лишайников и это уже лучше, чем быть трупом! Мы понимаем этих двоих из России, они нас. Милита – испанка, но и с ней полный порядок. Спрашивается, на кой черт нам нужно знать, что кроется под этой чертовой артикуляцией?…
– Не ломай стул! – не выдержал Ригги. Он это почти выкрикнул, и Фергюсон ошеломленно уставился на бывшего каптенармуса. Некоторое время все молчали.
– Вот видите, – Фергюсон медленно покачал головой, – и Ригги это понимает. Консерватизм и косность – лучшие формы прогресса. А революции никогда не доводили до добра. История – не стартстопный механизм, это река – спокойная и неторопливая.
– Возможно, так оно было бы и лучше, но любое общество, на какой бы стадии развития оно не стояло, обречено на рывки,
– убежденно проговорил Пилберг. – Всякое спокойствие – всего-навсего условность, сотканная из дискрет. Кинокадры, корпускулы, атомы… Иного в природе попросту не существует.
Крякнув, Трап весело оскалился. Течение беседы прервалось. Один за другим люди оборачивали головы, и Гуль недоуменно перевел взгляд на скалы. В сопровождении Свана к лагерю, хромая, приближался какой-то человек. Знакомая фигура, смуглое лицо… Не веря глазам, Гуль вскочил на ноги. К мэрии шагал живой Пол! Пол Монти, лейтенант ВВС США. Он был еще далеко, но Гуль был уверен, что не ошибся. Кажется, и лейтенант разглядел его. Рука его приветливо взметнулась вверх.
– Кто это? – Володя толкнул Гуля в бок. – Ты его знаешь?
– Это Пол, – шепнул Гуль. – Самый настоящий Пол!
– Ты же говорил… – Не завершив фразы, Володя снова уставился на приближающихся.
Чудо все-таки имело место быть, как говаривал ротный хохмач. И не лгал Пилберг и все остальные, утверждая, что смерти здесь нет, а есть одна длинная и неугасимая жизнь. Сердце Гуля колотилось, пытаясь пробить грудную клетку и выскочить на волю, хотя он и сам с трудом понимал причину своей неуемной радости. Кем, в сущности, был для него этот лейтенант? Да никем! Абсолютно никем. Можно ли вообще испытывать теплые чувства к человеку, конвоировавшему тебя до пещеры, а по пути ударившему прикладом так, что чуть-чуть не раскололась голова? Наверное, нет, но Гуль все же почему-то радовался. И видел, что Монти в свою очередь тоже радуется, видя его среди своих. Это было слепое безотчетное чувство. Вероятно, стимулом тому явился здешний дефицит человеческих душ…
За спиной тем временем возобновился прерванный спор.
– Вы упрямец, проф, – скрипуче выговаривал Фергюсон. – Потому что не признаете очевидного!
– А вы дурак, Ферги. Потому что презираете мысль…
Глава 5
Странно, прошло всего три дня, но поселок уже казался Гулю уютным, в некоторой степени даже родным. Здесь царили покой и тишина, чего не было
Лагерь был утл и мал. Но в малости терялась его утлость. И кроме того здесь, среди багровых неземных гор, он смотрелся совершенно не так, как смотрелся бы на окраине какого-нибудь городка. Ветхость уже не казалась ветхостью. Дерево, ткань и атрибуты человеческого быта приобретали здесь абсолютно иную цену. Когда ложка одна-единственная, это уже особая ложка. То же было и с прочими вещами. Складского и госпитального имущества, угодившего в каракатицу вместе с людьми, хватило только на малую часть построек, и большинство домиков было собрано, склеено и слеплено из самого разнообразного хлама. «Хлам» подбирали на излучине лавовой реки, что опоясывала подножие приютившей колонистов возвышенности. Уже дважды Гуль имел возможность наблюдать, как Ригги заходил в дымящееся течение и с мученическим кряканьем вылавливал полуразбитые ящики и доски. На вид это было обычное дерево – с той же волокнистой структурой, с теми же занозами, но Гуль догадывался, что разница между настоящей древесиной и вылавливаемыми из лавы «гостинцами» была такая же, как между тростниковым стеблем и стальным прутом. Впрочем, никого из поселенцев это особенно не заботило. Не заботило и Ригги. Все свое свободное время бывший каптенармус тратил на изготовление домашней утвари. В этом отношении колонистам действительно повезло. Ригги работал быстро и с удовольствием. Вполне возможно, что руки у него были золотые, но покуда никто из поселенцев этого ему не говорил. Эмоционального разнообразия здесь вообще не наблюдалось. Нормой считалось спокойное и размеренное существование. Пилберг поддерживал в лагере железную дисциплину. Он не был военным, но так уж получилось, что в сложившихся условиях он, как никто другой, подходил на роль лидера, способного управлять маленьким поселением. И самое странное – что люди самых различных возрастов и званий с готовностью ему подчинялись. Дело было найдено для каждого. Женщины занимались сбором лишайника, мужчины охраняли поселок, вернувшись таким образом к привычному несению службы. Дисциплина в крохотном коллективе – вещь скучная и бесконечно раздражающая. От скуки спасала вражда. Хотите править, воюйте! Колонисты воевали с двойниками. Еще один враг, неведомый и далекий, обитал высоко в горах.
Мудрецы… Существа, о которых говорили с дрожью в голосе, которых положено было ненавидеть не меньше двойников. Почему, – в этом Гулю еще предстояло разобраться. Он заставлял себя прислушиваться к разговорам поселенцев, к путанным монологам Пилберга, но пока от всей этой словесной каши ясности в голове не прибавлялось. Хотя были и некоторые успехи. Так например он сообразил, кого напоминал ему рыжеволосый Трап. Такого же «Трапа» он видел в команде Чена – того самого землистолицего старика, что верховодил двойниками в день прибытия Гуля на «землю Каракатицы». Двойник Трапа, двойник Пола… Были, разумеется, и другие, но с этим мозг Гуля по-прежнему отказывался мириться. Не все из подобных реалий может уложиться в человеческом сознании. Тем более за два-три дня. Даже одно-единственное чудо способно надолго вышибить из колеи. По земным меркам жизнь поселенцев просто изобиловала чудесами. Людей нельзя было уничтожить и они не нуждались более в пище. Колонисты практически не уставали. При всем при том они оставались людьми с прежними привычками и желаниями. Огонь и пули калечили, но ненадолго. Регенерация тканей происходила буквально на глазах. Пол Монти, вернувшийся два дня назад с простреленной головой и грудью, чувствовал себя по возвращении вполне сносно. Пули вышли
