вглубь, а на ум приходили мысли о холодных течениях, о ветвистых корягах, об утопленниках. Он так и не достал дна, хотя
Гуль перевел дух. Искрящийся туман пропал. Не поредел и не рассеялся, а пропал. Разом. Словно некто из семейства кудесников взмахнул волшебной палочкой, давая команду занавесу на подъем. Но увы, легче не стало.
Увязая в невидимых сугробах, он брел по дну ущелья и бранил свои заплетающиеся ноги. Снег- невидимка вызывал глухое бешенство. Стены фьорда, мрачные и высокие, проплывали мимо, и Гуль представлял себя раненной беззащитной рыбой, угодившей в жутковатый аквариум. Акулы, мурены и кальмары населяли этот загадочный водоем. Отсюда надо было бежать! Бежать во что бы то ни стало.
Глава 7
Уныло прислушиваясь к лязгу металла, Гуль наблюдал за суетой колонистов. Только теперь они не были для него колонистами. Людей, рвущихся в чужие земли, издревле прозывали конквистадорами. Нынешние «конквистадоры» усиленно готовились к очередному набегу. Больше других старался Ригги. Забыв про раненную ногу, погруженный в родную стихию, он любовно пересчитывал трофеи – автоматы, пистолеты, патроны… Имущество, каким бы оно ни было, вызывало у бывшего каптенармуса благоговейный трепет, и лунообразное лицо его лучилось отцовской нежностью и заботой. Неподалеку от него, прямо на камнях устроился Сван. Принимая от приятеля «учтенное» и «оприходованное», он деловито набивал магазины патронами, передергивал затворы и сдвигал оружие в аккуратные кучки.
Говорят, паранойя – болезнь заразная. Гуль склонен был этому верить. Первый успех одурманил людей, – они не собирались останавливаться. Гуль уже не помнил, кому первому взбрела в голову идея навестить Мудрецов, но предложение горячо поддержали. Посматривая со стороны на спорящих, Гуль всерьез подозревал в авторстве Пилберга. Уж слишком умело и целенаправленно тот подогревал словесную схватку. Впрочем, никакой особенной схватки не наблюдалось. Сомневающиеся довольно быстро сменили свое мнение на прямо противоположное, и теперь люди просто-напросто подзаводили друг дружку, чтобы тем самым разжечь если не отвагу, то хотя бы обыденный петушиный кураж. И многомудрый Пилберг на этот раз не язвил и не одергивал, всячески вторя своим «петушкам», подбрасывая в топку разгорающихся страстей полешко за полешком. Чтобы заставить работать мотор ритмично, его предварительно прогревают, – этим и занимался сейчас профессор. Надо было отдать ему должное, момент он выбрал чрезвычайно удачный. Еще не остывшие, люди находились в самом боевом расположении духа, когда проигрывают в карты целые состояния, когда ухарски решаются на чудовищнейшие из авантюр. И все же некая настороженность присутствовала. Мудрецы были не чета двойникам, и, костеря будущего противника на все лады, незадачливые авантюристы, нет-нет, да и поглядывали в сторону матово поблескивающих трофеев. Горы сложенного на камнях оружия сообщали добавочную уверенность.
Горы, четвертое измерение и небесная твердь означали здесь по сути одно и то же. Край так называемых Мудрецов – людей, о которых мало что знали, но о которых любили тем не менее посудачить. Собственно говоря, людьми их называли с большой натяжкой. Более справедливо было бы именовать их колдунами.
Временами, их видели вблизи лагеря – неестественно прямых, высоких, не пытающихся пугливо озираться и сутулиться. В отличие от двойников они появлялись и исчезали подобно привидениям, вполне вписываясь в непостоянство окружающей среды. Возможно, по этой самой причине Мудрецов и боялись. Колонисты чувствовали, что лагерь не был от них изолирован! Это выявилось уже в первые две недели, и начало всему положили сны – красочные, нечеловеческие, посещавшие в любое время суток. Именно они стали первоисточником слухов и сплетен. Парадокс!.. Но в лагере, едва насчитывающем десяток поселенцев, слухи оказались явлением мощным и устойчивым. Шушукаться об увиденном начинали даже такие молчуны, как Трап и Хадсон. И главным симптомом
Любитель гипотез, проф высказал предположение о внешней телепатоагрессии, а Фергюсон тут же подверг его критике, доказывая, что таким всесильным телепатам смешно начинать с тактики слухов. Так или иначе, но влияние чужой воли продолжало сказываться. Загадочные видения будоражили сны людей, слух ловил неизвестно к кому обращенные фразы. А вскоре всплыл и сам термин «Мудрецы». Его никто не придумывал. Как и многое другое, он был внушен все теми же посторонними силами, и Ферги исходил слюной, стараясь подобрать замену ненавистному слову. Все его попытки однако закончились неудачей. Слово, выбранное без участия людей, довольно быстро прижилось, а вместе с ним прижилось и то невольное, перемешанное со страхом и уважением чувство, испытываемое колонистами к Мудрецам. Борьба с ними тем не менее велась, хотя тот же Ферги не стеснялся называть ее войной с ветряными мельницами. Поле брани пустовало, а ратные силы простаивали в бездействии, испуганно взирая на то место, где перед ними должны были выстраиваться шеренги врагов. Мудрецам незачем было присутствовать где бы то ни было физически, они всего-навсего шептали, и шепот их слышали. Слышали все те, кому шепот этот был предназначен. И в ряде случаев это были не просто забавные галлюцинации, Мудрецы вполне недвусмысленно пытались диктовать поведение, что немедленно приводило в неистовство таких законченных индивидуалистов, как Сван, Пилберг и Фергюсон.
Вот и сейчас, слушая пересуды «конквистадоров», Гуль размышлял о своем внутреннем экране, пытаясь сообразить, что же видят другие колонисты. Были ли у них его «картинки» или каждому преподносилась свое собственное маленькое представление? И как реагировали они на видимое? Самому Гулю
В сущности это не являлось экраном – по крайней мере в том смысле, в каком представляют экран люди. Гуль воспринимал показываемое глубже – не слухом и не зрением, а чем-то третьим, что было мощнее мысленного воображения, что в состоянии было задействовать все органы чувств, включая обоняние и осязание.
А начинались видения вполне безобидно. Сначала размывался окружающий мир, и на фоне его мало- помалу теплыми тонами проключался «экран». Мозг переходил в какой-то раздвоенный режим, видя одновременно и первое и второе. Но это не было стереоскопией, потому, что картины не совмещались. Они и не могли совместиться, потому что давали обзор двух разнесенных во времени и в пространстве миров. И вот на этом втором проключившемся фоне возникал образ хлопающей на ветру форточки. Самой обыкновенной форточки, – может быть, кухонной, с разъезженными от частого употребления петлями. Частенько Гулю казалось, что он не только видит эту форточку, но и сам становится ею, потому что голова начинала кружиться от стремительных поворотов, а пальцы скрючивало от напряжения, ибо они превращались в петли, на которых крепилась форточка.
Иногда же это был более банальный образ – вроде того же бездонного колодца, в который он падал и падал, умудряясь не задевать стен, наблюдая мелькание влажных кирпичей и чувствуя ухающую пустоту в желудке. Раза два или три это было видение брызжущего искрами бенгальского огня. Разумеется шипящей и плюющейся свечкой был снова он. Длилось это не долее минуты, и всякий раз он заранее знал, что кончится все вулканическим потрясением, что подобно бикфордову шнуру видения прогорят, доставив язычок пламени к сокрытым в глубине сознания зарядам, и снова придется корчиться от перегрузок, напрягаться от собственного неслышимого крика. Зато потом наступало расслабленное блаженство, покой, в котором наплывали образы привычные и родные – чаще всего позаимствованные из далекого прошлого. Сморщенный, уставший мозг расправлялся невесомым полотном, быть может, превращаясь в медузу, скользящую в прозрачных водах, или в шелковый купол парящего парашюта. Начинался полет, и муки, предшествующие невесомости, забывались…
Тем временем «конквистадоры» возбужденно заспорили.
– Чтоб я лопнул, если это не карта! – Пол Монти вытянул вперед шею, отчего стал похож на задиристого гусака. – Откуда она у вас, проф? Неужто сами рисовали?
Пилберг в самом деле разложил на коленях листок с топографическими почеркушками и теперь бережно разглаживал его ладонями.
– Джентльмены! – не без шутливого пафоса провозгласил он.
