Особенно его раздражал Стрелков и все, что было связано с ним. Не лежала у Песляка душа к этому человеку. Ну не лежала.
Вот и сегодня позвонил из горкома товарищ Сокольников и попросил обсудить вопрос о воспитании молодых рабочих, в частности о бригаде молодежи, руково'
димой Стрелковым.
'Не подходит он для этой роли', - хотел ответить Песляк, но не ответил, а сказал как положено: 'Обсудим'.
После этого разговора он пригласил к себе Хорошевского.
Хорошевский пришел быстро.
- Стрелкова кто оформлял? - спросил Песляк, небрежно пожимая протянутую руку.
- Малыгин. У полковника характеристики отличные... А что случилось?
- Из горкома звонили, - сообщил Песляк тоном единомышленника. - Кто-то помимо нас с тобой двигает этого Стрелкова.
- Но мы ж первыми начали,-ухмыльнулся Хорошевский.
Песляк нахмурился, вспомнив, как просил газетчиков использовать факт прихода Стрелкова к станку.
- Мы ошиблись,-признался Песляк.-Так зачем же эту ошибку повторять? От этого нам же плохо будет.
Разве он настоящий воспитатель?
- Методы не те, - подтвердил Хорошевский.
Теперь необходимо было поговорить с товарищами из механосборочного цеха, где Стрелков руководит бригадой молодежи. Песляк подумал, кто там в активе? Клепко? 'Надежный. Но не авторитетный'. Все-таки решили пригласить Пепелова и Клепко.
Когда они появились, Песляк усадил их рядом с собой и начал расспрашивать о делах.
- В порядке, - ответил Пепелов.
- Да не очень, - не согласился со своим бригаднром Клепко.
- А что такое? - поинтересовался Песляк.
- Да опять Стрелков расценки сбивает. На этот раз шины.
- Он рационализацию внес, - прервал Пепелов.
- На него ж целый кагал работает, - возмутился Клепко.
- Ну-ка, ну-ка, -заинтересовался Песляк.
- Узнал я от одного однополчанина,-сообщил Клепко. - Офицеры, эти отставные, помогают ему. Среди них инженер, а другие до армии на заводах работали, ,. Вот они от нечего делать и соображают за него...
- Это даже положительный факт, - сказал Песляк и подумал: 'Ты в этом вопросе ненадежная опора. Чересчур злой и субъективный. Нет, не опора'. Ладно, иди, а с бригадиром мы еще побеседуем... Афанасий Иванович,-произнес Песляк и придвинулся к Пепелову поближе. - Вот скажи как коммунист... о Стрелкове как о воспитателе молодежи - подходящий он человек для этого дела?
- Так руководит же он бригадой.
- А правильны ли методы его руководства, так ли надо воспитывать?-в тон Пепелову спросил Песляк.- Жалобы есть. Одному вон работать не дает, а деньги платит.
- Воспитание пе простое дело, - сказал Пепелов. - И мальчишки у него не золото.
В кабинет вошел Сергей Дегтярев, секретарь комитета комсомола.
- Вот что, - приказным тоном произнес Песляк, как только Сергей подошел к нему. - Вопрос о бригаде Стрелкова. Вникни и дай серьезный анализ. Без либерализма и без сгущения красок... И пришли Цыбулько, совсем забыл. С ней поговорить надо. Звонили. Завтра суд над этим бандитом Кирилкой.
* * *
Пластинки падали в коробку, как в копилку, и позванивание их было лучшей музыкой, какую когда- либо слышал Журка. Это была его музыка. Это была его нота в общем оркестре механосборочного цеха. Но более всего он испытывал удовольствие оттого, что чувствовал, как эти блестящие пластинки теплеют в его руках, точно наполняются жизнью. Это было действительно удовольствием.
Журка работал и улыбался. И не в силах был скрыть свою радостную улыбку, да и не хотел скрывать ее.
Пусть видят, пусть знают: он счастлив.
- Кончай. Идем, - раздался за спиной голос Кольки Шамина.
Журка, не убирая улыбки, взглянул на Кольку через плечо и не прекратил работы.
- Пе-ре-рыв, - по слогам произнес Колька, как будто Журка был глухой и не понимал его.
Журка оглянулся.
В самом деле, станки были остановлены, рабочих не было. И Ганны, и девушек, и Сени Огаркова - никого не было.
- Идем,-сказал Колька, придержав Журку за руку, и кивнул в сторону выхода.
Журка вспомнил вдруг о последней стычке, насторожился.
- Идем, старик, - повторил Колька. - Ты все увидишь, все поймешь.
Он разговаривал необычным тоном, без ухмылочки, без озорных огоньков в глазах. Журка подчинился, пошел за Колькой.
Возле Дома культуры и в вестибюле было полно народу. По мере того как они пробирались через толпу, людей становилось все больше и протискиваться через них было все труднее. А шум постепенно стихал и наконец в самом зале превратился в чуткую, настороженную тишину. Это несоответствие вдежду количеством людей и нарастающей тишиной бросилось в глаза Журке.
Они прорвались в самый первый проход к самым первым рядам. Колька все не мог найти удобного места, все вертелся, и на него шипели окружающие. А Журка как встал, так и замер. Он был выше всех и все видел.
Вернее, никого и ничего больше не замечал. Только ее.
Только Ганну. Точнее сказать, глаза Ганны, никого не видящие и вместе с тем видящие того, кого уже нет здесь и никогда не может быть.
Это Журка сразу понял, потому что она говорила о нем глуховатым, чужим голосом, говорила тихо, но так, что все, весь зал слышал эти тихие слова, как слышат биение сердца любимого человека.
Две мысли будто расщепили Журку пополам: глубокое сочувствие и ноющая боль. Ей было плохо. Она была несчастна. Ей нужна была помощь, а он не мог помочь ей. Не мог! Не только потому, что здесь происходит суд и она выступает свидетельницей, а потому, что он был для нее никто. У нее был другой, которого она любила и которого больше нет. Все стало понятным: и ее невидящий взгляд там, на Юге, и ее состояние, и ее отношение к нему, к Журке. Он - никто.
До этой минуты Журка почему-то не задумывался над тем, как дна относится к нему. Он думал только о себе, о своем отношении к ней, о своих чувствах, где-то подсознательно надеясь, что она поймет и оценит их.
А сейчас он понял: он никто, и его чувства ей ни к чему,
Журка чуть не заплакал.
- Идем отсюда, - предложил Колька.
Журка не ответил.
Кольке не терпелось уйти. Вся обстановка: и эта тишина, и этот глуховатый голос, и обилие людей почемуто напомнили ему недавнюю встречу с рабочими в красном уголке, когда обсуждали их работу, и что произошло после этого обсуждения - его глупое сидение с книжкой, деньги, которые до сих пор жгли ему руки, - и он вдруг представил, как сейчас ему скажут: 'А ну-ка, Николай Шамин, поднимитесь на сцену, объясните суть дела, как вы сачковали, как запороли детали и как денежки за безделье получили?..'
Колька даже покосился по сторонам, спрятался за Журкину спину, повторил:
- Уйдем отсюда.
Журка не пошевелился.
Ганна еще что-то говорила, по-прежнему видя лишь того, уже не существующего человека. Говорили другие люди. Ей задавали вопросы. И она отвечала. Журка не мог уйти, пока она была на сцене. Пока перед
