— Я думала… ты собираешься… остаться, — проговорила Рут. Внезапно ей расхотелось оставаться один на один с пантовивом. Машина показалась манящим ужасом, предметом созидающей действительности, который может открыть массу запретных вещей, которой Рут не сможет противостоять. Рут чувствовала, что явь пантовива может обернуться пламенем, готовым сожрать ее. Пантовив был дикой, могущественной, опасной машиной, и Рут ни за что не смогла бы ни управлять им, ни принудить себя использовать его.
Рут взяла Келекселя за руку, заставила себя улыбнуться.
— Пожалуйста, останься.
Келексель заколебался. Приглашение на лице игрушки было ясным и привлекательным… Но Инвик, подключая Рут к пантовиву, заронила в голову Келекселя ворох новых мыслей, от которых он никак не мог избавиться. Он ощутил пробуждение ответственности, вспомнил о Расследовании. Инвик, врач, странно бесстрастная и немногословная, вполне могла быть слабым звеном в организации Фраффина. Келексель чувствовал настоятельную потребность попробовать этот путь.
— Сожалею, — сказал он. — Я должен идти. Вернусь, как только смогу.
Рут поняла, что не сможет заставить его остаться, и отошла назад, глядя на воплощенное искушение, которым была машина. Она услышала, как Келексель вышел, и осталась наедине с пантовивом.
Через некоторое время она сказала:
— Текущая история. Последняя постановка.
И нажала нужные клавиши.
Овальная сцена стала почти черной, с мерцающими по краям желтыми звездами. В центре появилось пятнышко голубого света, замигало и стало белым, и внезапно на экране возник мужчина, бреющийся перед зеркалом опасной бритвой. Она открыла рот от удивления. Это был Энтони Бонделли, адвокат отца. Она затаила дыхание, пытаясь усмирить ужасное чувство неловкости оттого, что подглядывает.
Бонделли стоял спиной, но она видела отражение его лица в зеркале. Лицо было очень смуглым, с двумя крыльями гладких черных волос, зачесанных назад с высокого узкого лба. Под носом с широкими ноздрями — узенькие, в ниточку, усики и маленький рот. Подбородок был широким, никак не вяжущимся с остальными чертами узкого лица — раньше она никогда этого не замечала. Он прямо-таки лучился ленивым самодовольством.
Раздался неотчетливый крик. Бонделли перестал бриться, наклонил голову набок. Затем повернулся и крикнул в открытую дверь:
— Похоже, пришел разносчик газет. Скажи Джуниору, пусть возьмет одну.
Он возобновил бритье, бормоча:
— Если уж в этом городишке что-то называют «экстраординарным», значит, должно быть нечто серьезное.
Он повысил голос:
— Мардж! Включи радио! Может быть, успеем застать выпуск новостей.
Рут вдруг внезапно почувствовала запах, сопутствующий сцене. Сначала это был влажный аромат мыла, разумеется, теперь его перекрыл запах жарящегося бекона. Реализм происходящего заставил Рут застыть в кресле. Она чувствовала, что должна сидеть тихо-тихо, а не то Бонделли повернется и обнаружит, что она шпионит за ним.
Через некоторое время женщина в халате с китайским рисунком появилась в двери ванной. Она читала газету.
Рут охватило внезапное предчувствие; она хотела выключить пантовив, но не хватило сил сдвинуться с места. Мардж Бонделли выглядела приятно знакомой, со своей белокурой косой, заколотой вокруг круглого лица. Сейчас лицо выражало глубокое потрясение.
— Тони! — воскликнула она.
Бонделли медленно повел лезвие вниз, под подбородок, тщательно выбривая глубокие складки, сбегавшие вдоль шеи вниз по обеим сторонам челюсти.
— Чего там?
Его жена подняла взгляд от газеты. Взгляд ее голубых глаз был остекленевшим, неподвижным. Она сказала:
— Джо Мэрфи прошлой ночью убил Адель!
— Ай!
На шее Бонделли вспухла тоненькая красная полоса. Адвокат не обратил внимания, сполоснул лезвие в раковине и схватил газету.
Рут обнаружила, что неудержимо дрожит. «Это просто как кино, — твердила она. — Это не происходит сейчас в действительности. Убийство моей матери — постановка Фраффина!» Ее грудь когтями разодрала боль, мешая дышать.
— Это ужасное лезвие! — прошептала жена Бонделли.
Рут чувствовала, что ее затягивает в сцену, что она тоже участник, разделяющий шок и ужас, исходящие от Бонделли, точно они были ее собственными усиленными эмоциями. Она могла видеть фотографии в газете — лица матери, отца… схемы с белыми крестами и стрелками. Рут хотела отвернуться, но не смогла пошевелиться.
Бонделли сложил газету, запихнул в карман пальто, висящего за Дверью в ванную.
— Мне не нужен завтрак, — сказал он. — Я иду в офис.
— У тебя идет кровь, — сказала жена. Она взяла из аптечки кровоостанавливающий карандаш, приложила к порезу на шее мужа.
— Стой спокойно, а не то перемажешь весь воротник.
Она приподняла его подбородок.
— Тони… не вмешивайся в это дело. Ты не адвокат по уголовным делам.
— Но я занимался судебными процессами Джо с тех пор, как он… Ай! Черт подери, Мардж, щиплет!
— Не можешь же ты идти в таком виде.
Она закончила, положила карандаш на раковину.
— Тони, у меня какое-то странное чувство… не влезай в это дело.
— Я адвокат Джо. Я уже влез в это.
Внезапно Рут обрела контроль над мышцами.
Она стукнула по клавишам, отключив пантовив, вскочила на ноги и отшатнулась от пантовива.
«Убийство моей матери — развлечение для чемов!»
Рут метнулась прочь, шагнула к кровати. Кровать вызвала приступ отвращения. Она повернулась к ней спиной. Легкомыслие, с которым Келексель оставил ее, чтобы она обнаружила все это, наполнило ее ужасающей яростью. Разумеется, он должен был знать, что она выяснит это. Ему было все равно! Нет, хуже — он даже не думал о таком. Все это его не заботило. Не заслуживало внимания. И это было хуже, чем равнодушие, — то было пренебрежение. Ужасно, омерзительно!
Рут оглядела комнату. Должно же здесь быть какое-нибудь оружие, что-то, с чем можно было бы напасть на этого тошнотворного… Она снова увидела кровать, подумала о золотистом экстазе и внезапно возненавидела собственное тело. Ей хотелось в клочки изорвать свою плоть. Из глаз полились слезы. Рут начала ходить по комнате.
«Я убью его!»
Но Келексель сказал, что чемы невосприимчивы к насилию. Их нельзя убить. Они никогда не умирают.
Вспомнив о бессмертии чемов, Рут ощутила себя бесконечно малой песчинкой, пылинкой, затерянной, одинокой, обреченной. Она бросилась на кровать, перевернулась на спину и уставилась на хрустальное мерцание механизма, при помощи которого — это было ей известно — Келексель контролировал ее. Под его плащом находился контакт для связи с машиной. Она видела, как он это делал.
Мысль о механизме наполнила ее агонией предвидения: она знала, что будет делать, когда вернется Келексель. Она еще раз покорится. Золотистый экстаз затмит все чувства, она закончит тем, что будет ластиться к нему, выпрашивая внимание.
— О Господи, — прошептала Рут.
