Допоздна ходил по улицам и переулкам. Мысленно десятки, сотни раз уходил из дома, чтобы больше не увидеться с Лидой; пылали ребяческие мечты, прокручивались в голове сердцещипательные варианты мщения... Любил ли ее? Воспоминания сняли напряжение ? такова целебность времени, выравнивающего пропасти и горы в нечто единое, а смешное в печальное ? в такое, от чего приходишь в умиление: неужели?..
Вернувшись, застал Лиду в том же состоянии. Выглаженное белье возвышалось на столе большой стопкой.
? Не стану оправдываться и доказывать... Не опущусь до бабы, даже если это будет стоить мне потери тебя,? сказала она, и не пойму, чего тут мудреного ? обычные слова, но голос, лицо и все существо ее отогрели, и я увидел человека, роднее которого никого на свете не было.
С тех пор, вопреки логике, лад совместной жизни не ломался: Лида ожила, и то было похоже на тушение огня огнем, усмирение бури бурей...
Настругал досок ? вышло суденышко. Лида сшила паруса и поплыли мы навстречу ветрам...
Я сменил, разумеется, место работы. Ушел, непроизвольно 'хлопнув дверью' ? к сожалению, ибо о 'проблемке' сохранились в целом добрые чувства. Никого не винил ? иного в ситуации жесткой непримиримости направлений в науке не могло и быть. Устроился в обычную производственную организацию: здесь люди не разделялись на фиксистов и мобилистов, на белое и черное ? они трудились без страха за инакомыслие; я мог без опаски за будущее свое читать, анализировать любую идею, только теперь открылись по-настоящему дали не только новой концепции, но и той, что составляла смысл прежних научных занятий более десятка лет, отбраковывалось ненужное, оставлялось рациональное.
Но потянуло к идеям дрейфа...
Термины мобилистов отныне звучали, как музыка. За короткий срок я собрал небольшую библиотечку: то были первые сборники ? ксерокопии отдельных частей, заметки, вырезки из газет; мысль о диссертации больше не давила на душу, зато ни на один день не оставляла мечта об открытии...
А как-то я набрался духу и спалил-таки пухлую папку с литературными опусами...'
ГЛАВА IX. АВТОГРАФЫ НА СКАЛЕ
... Мы с Жунковским припомнили недоговоренный телефонный разговор. Азимов, как ни в чем не бывало, правда, немного удивившись своей забывчивости ('склероз, старик'), рассказал новость о Рахманове и Мустафе. Точнее ? о Мустафе, приятеле племянника во время ночных плутаний. Мол, Мустафу Рахманов трудоустроил на телевидение. Осветителем...
Мустафу впервые я увидел в милицейской небольшой комнате с обшарпанным столом и изрядно расшатанными скрипучими стульями. Мустафу усадили на скамью. Рахманов расположился напротив. Он энергично опустился на краешек сидения, бросил в сторону мальчика нетерпеливое:
? Ну!..
Я не успел сообразить, настроиться, как все это началось. Казалось, Рахманов рассчитывал ошеломить Мустафу ? не знаю, как у них, милиционеров, называется такой метод, когда допрашивающий обрушивает с первой секунды на допрашиваемого шквал вопросов, желая распотрошить беднягу немедленно. Возможно, у Рахманова это случилось непроизвольно. Позже, обговорив с Рахмановым в деталях происшествие, мы коснулись и этих первых секунд допроса ? Рахманов подтвердил мою догадку.
? Ну!
О, как округлились глаза у пацана, как расширились зрачки его глаз ? верный признак страха; в глазах, серых, с кружевной сферой вокруг зрачка, метнулось нечто кошачье ? ну, да, конечно, вот так отражается в глазах кошек испуг! Мустафа поочередно переводил взгляд с одного из нас на другого. 'Что задумали?! Разве один я? Все на одного!' ? читалось в глазах у пацана.
? Ну! ? продолжал Рахманов. ? Выкладывай! Мустафа сжал в ладонях небольшой сверток, взглянул немигающе на меня.
? Проглотил язык? Выкладывай, говорю. Молчание.
? Что у тебя в руках? Разреши взглянуть. Пацан прижал сверток к себе, взглянул на майора, да так, что тот смутился. И Рахманову, по словам его, в глазах юноши почудилось нечеловеческое. Мустафа напомнил ему загнанного зверька ? но как, преломившись о страх, в свою же очередь, выглядели мы в глазах 'зверька'? Рахманов круто изменил тон.
? Не ты, не ты, ? сказал он ласково. ? Чего испугался? Приятель твой признался ? невиновен ты. Понимаешь, нам ясно все...
Я мысленно загадал: если пацан прослезится, заплачет ? значит, оттаял, поверил... и, возможно, доверится, расколется. Слова Рахманова и то, как они были сказаны, конечно, сняли в какой-то мере напряжение, я видел, как тепло прокатилось по лицу пацана, как страх сменился секундным замешательством, чтобы затем, в свою очередь, перейти в настороженность; не заманивает ли майор в силок? А что, если заманивает? Ну, а если искренен? И действительно ли 'приятель' принял удар на себя?
? Как зовут тебя, пацан?
? Мишка.
? Как?!
? Мустафа.
? Мишка или Мустафа?
? Мустафа.
? Документы? Разреши взгляну.
Мустафа протянул сверток. Рахманов извлек содержимое свертка.
И в самом деле в свертке оказались документы: аттестат, свидетельство о рождении, какие-то справки, бумажки с печатями. И деньги! Тройками. Девять рублей. Деньги лежали в карманчике целлофановой обертки в паспорте. Рахманов пересчитал деньги, а затем, водворив их на место, как бы вскользь полюбопытствовал:
? Ну?
Мустафа не понял, заволновался.
? Неприкосновенный запас, спрашиваю? ? Рахманов улыбнулся, откровенно показывая доброжелательность.
Мустафа еще капельку оттаял, хотя старался, вовсю старался удержать бдительность. Я продолжал следить за игрой зрачков его глаз ? действительно индикаторов душевного состояния,
? Да, запас, ? подтвердил Мустафа.
? Других денег нет?
? Деньги? ? переспросил Мустафа. ? Почему нет?
Он вытащил из накладного кармана смятую рублевку, а заодно и маленький листочек бумажки. Листочек упал на пол. Оба, и допрашивающий и допрашиваемый, наклонились за листочком. Первым подоспел Рахманов. Он молниеносно осмотрел бумагу.
? Нужен?
Мустафа отрицательно покачал головой. Рахманов скомкал бумажку и бросил в мусорную корзину, стоявшую в углу комнаты у дверей.
? Значит, залетная птичка с кавказских гор, так? Мустафа не ответил.
? Что понадобилось птичке в наших краях?
? По делу приехал, ? выдавил Мустафа.
