? Тебе нравится здесь, Миша?
? Да, интересно.
? Что интересно?
'Я мог бы рассказать и не такое. Ну, хотя бы о том, как просчитался с карьерой телевизионщика наш Рахманов...'
? Работа ничего, дядя Дауд. Чего тут только не увидишь...
? Нравится ? значит свыкнешься.
'...Что стряслось на чаепитии...'
? Освоился ? работа не сложная.
? Слышал, осенью забирают в армию.
? Уже предупредили.
? После армии куда?
'...О замечательном застолье на квартире у Виолетты...'
... Рахманов был приглашен на кофе и на 'кинолектора', по словам Виолетты, зубра киноведения, киношпагоглотателя, потрясавшего Дом кино красноречием, эрудицией, человека, имевшего, несомненно, свою орбиту в Галактике, именуемой 'кино'. Приглашение, конечно, не обрадовало Рахманова. Более того, оно привело его в тихую ярость: да неужто он, Рахманов, ничто? Неужто его можно вот так, как половую тряпку, пнуть? Неужто в нем нет и капельки притягательного? Он шумно поставил на стол бутылку 'Столичной', направился в коридор, чтобы водрузить на вешалку великолепные коричневый болоньевый плащ и шляпу-тирольку. Виолетта обомлела в ужасе: это Рахманов-то с бутылкой в кармане! Рахманов до сих пор в присутствии ее, Виолетты, не бравший и капельки спиртного в рот, никогда не позволявший неделикатных действий, этот учтивый, с тонкими манерами, насколько возможно человеку, получившему изначальное воспитание в глухой ? конечно же! ? провинции, именуемой Приозерьем, мужчина этот, Рахманов ? в обличии забулдыги?! Было от чего хозяйке однокомнатной квартиры и замечательного трюмо прийти в ужас!
Дальше ? того хлеще. Рахманов в диком восторге хлопнул ладонями, а затем, неотвратимо надвигаясь, протянул 'киношпагоглотателю' руку со словами 'Познакомимся ? привет деятелям кино!', стиснул в своей пятерне изящную ладонь 'киношпагоглотателя', да так, что тот взвыл от боли. За столом Рахманов и вовсе, казалось, забыл о тормозах. Не дожидаясь команды, он по-хозяйски разлил спиртное. Пробка шампанского, к неописуемому восторгу Рахманова, взмыла вверх и, ткнувшись о потолок, ударилась о стол перед гостем. Рахманов налил в два бокала шампанского, а в третий, тот, что предназначался ему, водку. Со словами: 'Ну, поехали' двинул в нутро содержимое бокала, смачно крякнул, сладко зажмурился, смакуя, воздел глаза вверх, подвинул к себе чашу с курицей, великолепной, с золотистой корочкой, пропаренной, прожаренной, сдобренной известными только хозяйке приправами и специями, окольцованной жареным картофелем ? Рахманов, хлопнув бокал водки, как ни в чем не бывало принялся за курицу. После второго бокала с курицей, предназначенной, конечно, для желудка 'киношпагоглотателя', было покончено: горка костей и огрызков, возвышаясь на столе, являла печальное зрелище. Третий бокал, казалось, еще больше взвинтил аппетит ? он потянулся к фарфоровой чашке со столичным салатом, но рука Виолетты, возникшая на пути к чаше, заставила изменить решение.
? Хватит! ? взорвалась хозяйка, отодвигая машинально чашу с салатом к 'киношпагоглотателю', мужественно боровшемуся с работой желудка вхолостую. ? Сиди, Саид, спокойно!
? Разве, ? возразил, запинаясь Рахманов, ? я делаю не так? Я съел курицу... Ну, выпил водки... каких-нибудь три рюмки, ну... полбутылки... ? он взглянул на 'киношпагоглотателя', на горку куриных косточек и произнес: ? Извините, ведь мы собрались культурно побеседовать об итальянском кино... о Феллини, Росселини... правда, Виля? ? Рахманов сделал инстинктивное движение в сторону чаши с салатом, но снова, встретив противодействие, потянулся к бутылке, налил водки в рюмку, встал из-за стола, принял великолепную позу, взглянул на Виолетту ? у той чувства, калейдоскопически сменяясь, приняли конечное выражение безысходности и бессилия перед напором жесткой стихии, ? пронзил затем взглядом 'киношпагоглотателя', сидевшего, казалось, невозмутимо, хотя метавшиеся глаза выдавали лихорадочную работу мозга, а кадык, двигавшийся вниз-вверх ? работу вхолостую желудка. Рахманов произнес здравицу в честь столичного гостя, приезд которого для местной интеллигенции значил много, ученика Ж. Садуля, знатока и тонкого ценителя кино, не только отечественного, но и зарубежного: французского, итальянского, японского, американского, мексиканского ? словом, то была здравица человеку во всех отношениях замечательному. Перед пятым, последним бокалом Рахманов порывался расцеловать уникального человека, но, столкнувшись с упорным нежеланием того целоваться и пить на брудершафт, разделался с содержимым бокала сам, закусил салатом, хлопнул кулаком по столу ? все! ? и молча, не попрощавшись, направился к выходу. Следом, огорчаясь и радуясь, бросилась хозяйка. На лестничной площадке Виолетта дала волю гневу.
? Ты вел себя, как забулдыга. Как ты... ? сказала она, но тут произошло нечто такое, что не позволило ей завершить фразу. О том, что должно было последовать за этим 'как ты...' остается только гадать, ибо после резкой пощечины, секунду-другую спустя у нее вырвалось: ? Как ты... ты... смеешь бить? Не смей драться!
Стало ясно, что в первом варианте после 'как ты...' имелось в виду другое. Не исключено, что Виолетта собиралась сказать: 'Как ты мог так вести ? что подумал гость о тебе? Обо мне? Что подумает о здешних нравах?..' Возможно, Виолетта собиралась здесь, на лестничной площадке, привести в чувство 'забулдыгу' Рахманова, но пощечина одна вслед за другой ? два щелчка с интервалом в секунду-другую, две звонкие пощечины, преобразовавшие намерения пристыдить в обыкновенную бабью ярость, стали своеобразным салютом новой эре во взаимоотношениях Виолетты Жунковской и Мирсаида Рахманова.
Два щелчка на лестничной площадке и последовавшие затем Виолеттины 'Не смей драться! Забулдыга! Пьяница!..' открыли первую страницу эры Великого Отчуждения. Рахманов не столько умом, сколько сердцем догадывался о том, что, двигаясь вниз по лестничной площадке, он делал первые шаги к новой эре. Первая ночь первой эры была отмечена печатью странных намерений. Рахманову хотелось сделать себе больно: его охватила идея поиска беды. Ему показалось, что сделать это удобнее всего с помощью милиции. Он останавливал редких прохожих, просил сдать его в милицию, в полночь ввалился в дежурную часть в центре города, озадачив неожиданным заявлением милицейскую братию.
? Ребята, ? бросил он сходу, шумно опускаясь в кресло, ? сажайте меня! Отвезите в медвытрезвитель! Я пьян. Как?! Разве не ясно? Я пьяница, забулдыга.
Слова полуночника привели милицейскую братию в веселое настроение.
? Зачем? ? поинтересовались в дежурке.
? Затем, ? ответил 'забулдыга', ? чтобы меня прогнали с треском с работы. С вытрезвителя пришлют справку, ? терпеливо, загибая на руке пальцы и удивляясь неведению братии, Рахманов разъяснил суть просьбы, ? справка попадет в руки начальства. Публично осудят и ? пиши заявление.
? Но мы не из бюро услуг.
? А милицейский долг? Кому, как не милиции, бороться с деформациями быта? Я пьяница! Слышите ? пьяница!..? Рахманова убивала непонятливость блюстителей порядка.
? Что ж... Если настаиваете, ? наконец-то сломались в дежурке. - Фамилия?
? Рахманов.
? Имя?
? Мирсаид.
? Работаете?
? На телевидении.
