на полу, лихорадочно обдумывая действия. Потом выдвинул ящичек в тумбочке. В ящичке беспорядочно лежали какие-то мелкие предметы, среди них ? знаменитая трофейная зажигалка с изящным колпачком. Ромка взял зажигалку в руки, машинально крутнул колесико ? мигом вспыхнули и погасли искорки. Он испуганно положил огниво на место. Из ящичка несло табачным запахом. Переждав минуту-другую, мальчик открыл дверцы тумбочки. Книгу нашел не сразу, сначала нащупал какой-то сверток, огромный ломоть хлеба, стеклянную банку, заполненную темной массой, наверное, повидлом, и лишь после этого руки его натолкнулись на шершавый переплет книги, лежавшей у задней стенки ? его книга! Мальчик зажал книгу под мышкой. Приподнялся, собираясь уйти. И тут...
Его словно обожгла нечаянно мысль: вот так же, как и Черный, наверное, лежал он, Ромка, когда неожиданно и очумело заплясал огненный дурачок... Ну, да, конечно. Представил: на кровати лежит он, Ромка, не ведая о тенях, скользивших в вязкой мгле. Не ведал, не ведал он тогда... И какой-то сон, аморфный, безмятежный, вдруг разлетевшийся на розовые куски...
Черный спал, посапывая ? не исключено, что и ему сейчас снилось нечто похожее. Лежал вальяжно, распихав в стороны руки и ноги. Ромка взглянул на спящего, затем во внутрь все еще выдвинутого ящика ? оттуда по-прежнему несло табаком. Потрогал пузатый, набитый кисет, положил кисет, извлек из ящика зажигалку с никелированной крышечкой. Снова его взгляд упал на спящего, тот и не думал менять позу. И тогда Ромка понял, что более удачного случая не представится ? сейчас или никогда?
Сейчас! Сейчас! Сейчас!
Он решительно и нетерпеливо вырвал из книги страницу, разодрал ее, подполз к спинке кровати, сунул в просвет между пальцами бумагу ? Черный даже не шелохнулся, ? воткнул еще один клочок, еще, еще... Нетерпеливо щелкнул зажигалкой, поднес огонь к бумаге и, когда та запылала, метнулся в окно. Вбежал на бугорок рядом и, не утерпев, оглянулся. Черный, в бликах огня, прыгал с ноги на ногу на кровати.
? А-а-а! ? ревел он, корчась от боли. ? О! А-а-а!
Вокруг него не то спросонок, недопонимая сути происшедшего, не то не желая помочь, стояли его товарищи по комнате. Вспыхнул свет в домике напротив ? оттуда на крыльцо высыпала детвора. Ромкины сверстники, они уставились на окно, на огненный танец. Стояли молча, оторопев, но затем чей-то звонкий голос не то удивленно, не то восторженно возвестил невероятную весть:
? Ли-са-пед! Чер-но-му!
ГЛАВА XII. ШАПИТО В ПРИОЗЕРЬЕ
Во второй раз ожил базар в Карповке. Впервые, будто насмехаясь, закипел он в начале войны. Неспроста ожил: тогда с запада хлынули эвакуированные, они ринулись на базар на распродажу того, что удалось вывезти в спешке из пекла войны, ? образовалась барахолка. Каких только вещей не приносили на барахолку эвакуированные! У кучек с тряпьем стояли незнакомые старики и старушки, женщины и дети с непривычным говором, 'Позвольте, позвольте...', '...это же Бог знает что, '... 'поспешите, молодой человек...' ? слышалось отовсюду. Вместо короткого местного 'Не-е... не пойдет' резало ухо долгое 'Я продаю ? вы покупаете, правильно я говорю? Это вещь. Подчеркиваю: ве-е-щь... А вещь имеет стоимость. Представьте ? стоимость настоящую...'
Но не только приезд эвакуированных оживил в первый военный год базар ? сказалась и инерция мощной довоенной жизни, которую не могла заглушить на первых порах беда.
Но уже на следующий год поредела базарная площадь: приутихла, чтобы снова, спустя год, обрести былую мощь! И здесь не было секрета: многие гости заторопились назад домой, в только что отбитые у фашистов места, а перед отъездом с остатками барахла устремились на базар, чтобы выручить средства на дорогу. Так война определила нерв, ритм, падения и взлеты базаров в Приозерье.
Оживали не только барахольные ряды. По утрам на дощатых прилавках стояли батареи бутылок с молоком. Бутылки резко взбалтывали, прикидывали, не разбавлено ли: натуральное молоко медленно и клейко сползало по стеклу, а размешанное шло вниз белой мутью. Помню баб с дымящимися ведрами на прилавках; в ведрах ? тощие супы с дурманящими запахами. По утрам ? в каком-либо закутке толпились мужики в очереди за бузой. Бузу ? ядреный напиток из проса или ячменя, мутную буровато-серую жидкость ? разливали в глиняные чашки. Торговка собирала помятые и замусоленные пятерки и червонцы, совала их во внутренний карман мужского пиджака. Изредка на прилавках появлялись чебачковые котлеты, какие-то синенькие, с душком, но все равно сказочно вкусные...
Как-то к Рябой ? та имела постоянное место на базаре ? подошел Горшечник. Они перетолковали между собой ? Горшечник передал две тяжелые сумки. Рябая запустила руку в сумку, а мы (Али, Халича- апа и я, да и сам Горшечник) смотрели на ее действия с нескрываемым любопытством. Рябая извлекла из сумки брусок мыла, из другой ? большой кусок сала. Сало, посоветовавшись с Горшечником, она разрезала и разложила на прилавок поверх газеты мелкими полосками. Товар тут же на глазах расхватали покупатели.
Горшечник принес еще, и эта партия разошлась вмиг...
Горшечник сблизился с Али ? и у того рядом с мешочком махорки появились брусочки пахучего мыла. Горшечник исчезал и приезжал, и никого не интересовало: кто он? Откуда доставал редкостные товары?
Ромку, одержимого идеей побега на фронт, мало мучило, кто был Горшечник, откуда у того было сало ? замечательный продукт, необходимый, как воздух, в обеспечении предстоящего побега. Беспокоило другое. Горшечник уже несколько дней кряду не показывался на базаре ? появится ли вообще он в здешних местах, да еще с салом?
Накануне вечером Ромка, заметив подкатившую к избушке пароконку, а в кузове ? Горшечника, успокоился.
Горшечник разгреб на дне телеги сено и отволок во двор два тяжелых мешка.
То, что случилось на следующий день, я узнал из уст Жунковского, который запомнил происшедшее до мельчайших подробностей.
'СИРЕНЬ'. Ромка застал Жунковского за рубкой дров. Сырые еловые кругляшки кололись трудно, топор увязал в жилистой массе дерева. Ромка напросился помочь ? работа заспорилась...
В разгар работы появился отчим. Под мышками отчим держал книгу и телогрейку. Опершись о косяк, он закурил.
? Как дела, мальцы-удальцы? ? поинтересовался отчим, щурясь на солнце.
Ромка произнес что-то бодрое и обязательное, Жунковский же, напротив, съежился, что насторожило товарища.
Отчим закашлял, пристально взглянул на Жунковского.
? Вкалываем? ? спросил он. Жунковский не ответил, и тогда он снова затянулся, маскируя недовольство, произнес: ? Небо чистое! Ни облачка!
Сзади подошла к нему Жунковская, положила на плечо мужа голову, обняла и, позевывая, сказала:
? Сирень распустилась за ночь.
Ромка обернулся, увидел под дувалом старый куст сирени с потемневшей кожурой, увидел в листве фиолетовые кисти.
? Сынок, ? обратилась Жунковская к сыну, ? слазь на дерево, нарви сирени.
Она стояла в той же позе, положив голову на плечо отчиму, левой рукой убирая со лба волосы.
? Зачем? ? заартачился вдруг Жунковский. ? Пусть цветет. Да и лезть не хочется.
Женщина, будто догадавшись о причинах, побудивших сына к сопротивлению, удивленно взглянула на него, потом, ища сочувствия, на Ромку, снова на сына и... покраснела.
? С чего бы? ? выдавила она, натянуто улыбаясь.
Жунковский резким движением забрал из Ромкиных рук топор и принялся за рубку.
